Зеленая терапия. Как прополоть сорняки в голове и взрастить свое счастье

В последний год войны Тед находился в лагере в Гебзе на берегу Мраморного моря, работая на цементном заводе недалеко от того места, где был взят в плен три с половиной года назад. Именно отсюда он и небольшая группа его товарищей-военнопленных наконец сбежали на лодке, продержавшись двадцать три дня на одной воде. Мы знаем, что в какой-то момент Теда подобрал плавучий госпиталь «Святая Маргарита Шотландская», стоявший на якоре в Восточном Средиземноморье.

Вскоре после того, как он обрел безопасность на «Святой Маргарите», Тед как-то лежал в постели, и появился санитар-американец с большой банкой супа. Тед наблюдал, как санитар открыл банку, а затем ушел за кастрюлей. Голодающий человек не упускает ни одной возможности. Он вскочил, схватил банку и залпом проглотил суп. Но это было слишком много и слишком рано. Сильные спазмы, скрутившие его, пока тело извергало из себя суп, были, как он говорил позже, не сравнимы ни с чем, что он когда-либо переживал прежде. Вспоминая этот случай, он жаловался моей матери, как ужасно плохо себя чувствовал в тот день; но о страданиях, которые он перенес за годы принудительного труда, о страданиях, свидетелем которых был, он не сказал ни слова.

Со временем Тед набрался достаточно сил на борту плавучего госпиталя, чтобы вернуться через всю Европу в Англию, к своей невесте Фанни. Что она должна была почувствовать, когда он появился на ее пороге – изможденный и постаревший, в своем старом потрепанном плаще и турецкой феске на голове? Годы тяжелого труда и недоедания, за которыми последовало путешествие длиной в 4000 миль, ослабили его почти до смерти. Если достаточно трудно вернуть тело к жизни после таких экстремальных переживаний, то уговорить разум вернуться к жизни еще труднее. Благодаря терпеливому уходу Фанни Тед начал набирать вес, но в сентябре 1919 года его уволили из военно-морского флота с диагнозом «неврастения».

* * *

Так много пишут об ужасах и славных победах войны, и так мало – о долгом, кропотливом процессе восстановления и возрождения после нее. Это неизбежно медленный процесс, поскольку нельзя, чтобы было «слишком много и слишком рано». Как когда-то изголодавшееся тело Теда скрутило от боли и шока после проглатывания банки супа, точно так же и травмированный разум может не справиться со слишком сильной стимуляцией. Все внезапное или неожиданное перегружает чувственное восприятие, а малейшая неясность может быть неправильно истолкована, провоцируя флэшбеки или ментальное отключение.

Ощущение безопасного убежища и защищенности имеет решающее значение. Новые впечатления должны поступать в такой форме, которая не представляет угрозы и легко усваивается; только тогда они будут полезны.

Во время войны швейцарский врач Адольф Фишер посетил лагеря военнопленных в Англии и Германии[256]. Он описал состояние, которое назвал «синдромом колючей проволоки», характеризующееся такими симптомами, как спутанность сознания, потеря памяти, низкая мотивация и изнуряющая тревога. В этом состоянии умами заключенных овладевала беспомощность наряду с чувством стыда и вины выжившего. Синдром колючей проволоки, как и шок, рассматривался как форма неврастении.

По возвращении домой освобожденным военнопленным часто бывает трудно почувствовать, что их собственные страдания оправданны, когда так много их товарищей искалечены или мертвы. Долгосрочные последствия для бывших военнопленных Первой мировой войны были особенно плачевными, и их смертность в 1920–1930-е годы была в пять раз выше, чем у других ветеранов. Недоедание и инфекции привели к тому, что у многих из них было подорвано физическое здоровье, они были склонны к депрессии, перепадам настроения, тревоге и самоубийству.

Когда встал вопрос о том, чтобы помочь этим людям вернуть хоть какую-то долю их прежней жизненной силы, Фишер подумал, что, помимо воссоединения со своими семьями, им при первой же возможности необходимо вернуться к какой-либо форме работы. Он не одобрял промышленное производство из-за его «безрадостной монотонности», однако считал, что земледелие имеет «бесконечную ценность». Оно могло бы стать, писал он, «идеальным занятием для вышедшего на свободу заключенного», поскольку «оно восстанавливает связь человека с его родной землей. Здесь не замешано ни стадное существование со случайными людьми, ни волнение; оно не зависит от человеческого влияния». Как и Брок, Фишер признавал, что необходим процесс повторного воссоединения с жизнью.