Зеленый мост

Тридцать первого декабря, бесснежным тусклым утром родители собрались, прихватили с собой младших и уехали на дачу. А «эту дуру» Мишку оставили наедине с учебниками, мол, никакого «Нового года» и подарков не заслужила, сиди учи, дебилка. Хлеб, молоко, овсянка, сосиски, яйца в холодильнике есть, с голоду не помрёшь, а проверять будем видеозвонками, и попробуй только уйти из дома! Наступила тишина.

И она поняла, что случилось чудо.

Тихая, тишайшая тишина. Ни Катькиных с Митькой воплей, ни родительских разборок. Ничего. Лучший новогодний подарок. То ли дождик, то ли мокрый снег шуршит снаружи по стёклам, а она одна в тишине и тепле… Дача эта их… Да чтоб она провалилась! Понятно, сам по себе старый домик под шиферной крышей, тесный и темноватый, ни в чём не виноват, но Мишка ненавидела дачу. Каждый перекошенный наличник, каждую половую доску, каждый тазик на кухне, каждую редиску или луковицу на грядке. Она ненавидела даже Выборгское шоссе, которое вело в дачную сторону, каждый столбик, указывающий километраж. И это была абсолютно справедливая ненависть.

А сейчас – никакой дачи, никакой семьи. Одна. Наконец-то.

Нервы разжались сразу, и Мишка, закрыв за родителями и младшими дверь на все замки, ушла в детскую, залезла под одеяло и уснула мгновенно, будто в мозгу погасили свет.

Проснулась от новогоднего грохота. Фейерверк рванул сразу за стёклами, и Мишка лежала и смотрела на цветные бешеные узоры за, казалось, дрожащими тюлевыми занавесками, не слишком понимая, наяву всё это или во сне. Зачем людям этакие взрывы пиротехнического счастья? Неужели кто-то на самом деле может испытывать такие же, синими и зелёными искрами разлетающиеся во все стороны, хорошие чувства? Или – плохие? Вот когда злишься или вдруг ярость – вот тогда больше похоже на слепящие брызги во тьме.

С другой стороны – а злиться зачем? А всё это – зачем? Хорошо бы ночью в городе эти фейерверки ничего не подожгли. А то страшно… Папа объяснял, конечно, что большой многоэтажный дом фейерверком не подпалить, а балкона с барахлом, которое может загореться, у них нет. Так что можно не бояться… Она отвернулась к стенке и снова задремала. Пусть календари меняются без неё, ей надо спать, спа-а-ть…

Сквозь сон ей мерещилось, что какие-то маленькие, чёрные, как сажа, мальчики с белыми слепыми глазами ходят в темноте по квартире, ищут что-то плохое, что остаётся после ссор и свар, но родителей нет, младших нет, и чёрные белоглазые ничего не найдут. И её не найдут, потому что она спит… Бабушка Дина говорила, мол, все хорошие, когда спят… Надо только не шевелиться. Тогда белоглазые её не заметят.

Только утром, наливая в чай молока, она поняла, что родители так и не позвонили, с Новым годом не поздравили. А сейчас спят, наверно, что их беспокоить. За окном стояло просторное, безлюдное, с розовым краешком неба новенькое утро. Подморозило чуточку, присыпало снежком. Мишка сладко зевнула, чувствуя, как всё тело радуется, что оно наконец-то выспалось. И варенье клубничное можно есть, сколько хочешь, и никакая Катька не ноет: «Мам, она всё одна сожрала совсем!», и Митька не тырит из-под руки последнюю печенину.

В детской она включила огоньки на ёлке, построила палатку из одеял, как в детстве, когда Катька ещё сидела в манеже, а Митьки и вовсе не было, набросала туда подушек и устроилась там так, чтобы немножко видеть ёлку с огоньками и представлять, что палатка стоит в волшебном лесу сплошь из новогодних ёлок. В палатке стало душно, тепло и сонно, и она ещё немножко поспала, даже сквозь дрёму чувствуя счастье, что никто не придёт и не заорёт: «Что это ты тут нагородила, дура, убирай по местам, и так в доме чёрт знает что, иди мой пол, иди мой посуду, иди за хлебом, иди вынеси мусор!» Разбудило её сообщение от мамы: «С наступившим, ты как?» Мишка написала: «Нормально», вылезла из палатки, сфотографировала страничку из учебника алгебры и отправила вдогонку. Вот они там едят мандарины и гуляют, и у них, в ста километрах от города, может, даже снег есть, а она тут с этой алгеброй наедине… «Сама виновата, – ответила мама. – Смотри мне, чтоб никаких подружек не приглашать!» Как будто у неё есть эти подружки. Раньше были, да… До лета. Но сейчас нет сил их терпеть. А у них, наверное, нет сил терпеть её. Да им и стыдно дружить с двоечницей.

Мишка полистала учебник – надо заниматься, да… Хотя б чтоб не получилось, что она наврала маме. Но не с алгебры же этой ужасной начинать. Нашла учебник литературы, залезла с ним в палатку и стала учить стихи Пушкина. Выучила. Прочитала весь учебник, поспала. Вылезла покушать, а за едой читала «Евгения Онегина», попутно засылая гуглу запросы насчёт непонятных фраз вроде «…и ей он посвятил своей цевницы первый стон». Оказалось, цевница – это лира поэтическая…