Зеленый папа

И, облокотившись на стойку, держа в руке рюмку, он сплюнул — нескончаемо длинная струйка слюны иссякла у самого пола.

— Знаете, что я вам скажу? — Выпив, он хлопнул себя по груди ногтистой рукой, чтобы легче прошло, и шагнул к игрокам. — Мировой судья, мой братец, просто американский подчищала, и война эта тухлым пахнет, раз он к ней примазался. От нее так и разит гринговым духом.

Между тем в муниципалитете сочиняли воззвание к народу: всем предлагалось подписать волнующую петицию, содержащую просьбу к правительству возглавить вооруженную защиту священной земли родины и призывающую все муниципалитеты республики немедленно выступить с оружием в руках.

В поисках рыжего в лавку вошла, жуя резинку, Тояна, дородная и дебелая, румянец во всю щеку.

— Слышь, Корунко, — схватила она его за руку, если пойдешь на войну, я соберу для тебя белье и провизию. Тебе что нужно?

Рыжий отдернул руку и ответил вопросом на вопрос:

— А ты думаешь, если я люблю выпить, то тут же схвачу винтовку и побегу? Знаешь ли ты, что это за война? Мне знакомы такие дела, потому я и говорю. С одной стороны границы — одна ягодица, с той — другая, и обе ягодицы принадлежат Компании. Нам же оставили одну дыру, чтоб мы лезли из нее, как глисты, и дрались за них в ихней же войне. Не наша это земля, пусть сами и дерутся…

— Ну, ты совсем очумел! До чего водка доводит! Я вот и брюк не ношу, а руки так и чешутся — дали бы только ружье! Трус! Таких, как ты, расстреливать надо!

— Он просто перебрал, — шепнул Тояне Пьедрасанта, едва успевавший обслуживать посетителей, заходивших выпить пива, спиртного, фруктовой воды. Его жену с приказчиком осаждали покупательницы: как бы при этой заварухе продукты не исчезли.

— Слыхали? — спросил, входя, Гнусавый. — Компания предоставила свои железные дороги, чтобы поезда следовали без задержки, а в комиссариате раздаривают одежду. Вот вам и война…

— Не может быть! — воскликнул офицер и добавил: — Ну, сейчас мне повезет, выпадет пять очков, расквитаюсь и — в комендатуру. — Он замер, погремел костями в замусоленном стакане и бросил их на стол. Сеньоры, мы в расчете… Пять очков…

— Дай бог тебе удачи, сынок… Ладно, лейтенант, я, Иполито Пьедрасанта, готов сыграть с вами еще раз до того, как вас мобилизуют.

Лейтенант Педро Доминго Саломэ вернулся в казармы раньше срока, но там не было заметно никаких перемен.

— Что делается на свете, лейтенант? — спросил его Зевун из своего кабинета.

— Разрешите, сеньор комендант?

— Входите…

Саломэ сообщил о том, что творится на площади, о сходке у муниципалитета, созванной алькальдом и судьей…

— Похоже, что эту кашу заварила Компания…послышалось после зевка.

Лейтенант информировал начальство о железнодорожных составах, переданных в распоряжение правительства Компанией на случай всеобщей мобилизации, и о раздаче одежды в комиссариате.

— Кстати, этот болван телеграфист Поло Камей пытался с собой покончить, — сказал комендант, — да только идиотски изрезался. Надо будет пригласить какого-нибудь служащего… только не из Компании и не из управления железных дорог…

— Нет надобности, шеф; я работал на телеграфе и понимаю в этом, наверное, не меньше самого Поло Камея.

Шеф зевнул и спросил с недоверием:

— Вы?

— Да, я.

— Помощник Камея пошел в больницу узнать, как там дела. Говорят, Камей оставил письмо властям. Сходите-ка, Саломэ, вы ведь сказали, что сейчас судьишка собирает сходку перед муниципалитетом, а в его комнате должно лежать это письмо. Если дверь заперта, влезьте в окно. Возьмите письмо и принесите сюда.

Лейтенант повернулся на каблуках и пустился почти бегом, чтобы раньше судьи попасть в его кабинет. Там, в бюваре, хранилось письмо Поло Камея. Не красными чернилами, — кровью было оно забрызгано. Кровь опечатала конверт сургучом из перерезанных вен.

Комендант вырвал письмо из рук офицера и, перед тем как войти в свой кабинет, чтобы вскрыть конверт и узнать содержание, зевнул и приказал ему идти под арест за ношение гражданской одежды.

— Агуакате!

— Яичница с сыром!

— Перец фаршированный!

— Лимоны!

— Тамалитос[90]!

— Лороко[91]!

— Манго!

Вдоль поезда, замершего в раскаленном горне РиоБраво, индеанки, чистые, как ручьи, где они искупались, продавали всякую снедь пассажирам.

— Рис будешь брать? Рис с курицей…

— Яйца крутые…

— Пироги с перцем, купишь? Пироги с перцем!

— Рис в молоке!

— Кофе! Кофе с молоком! Горячий кофе!

И руки пассажиров, протянутые из окон вагонов, хватали у торговок то, что облюбует глаз на этом базаре, двумя ручьями обтекавшем полотно железной дороги.

— Пиво!

— Хлеб маисовый!

— Кокосы!

В металлическом блеске листвы на деревьях с огромными листьями — зелеными сердцами — прыгали попугайчики гуакамайи, одетые во все цвета тропической радуги, и верещали, словно передразнивая торговок. Трудно было сказать, кто кричал: попугаи или индеанки в ярких, шитых шелком рубахах, зазывавшие покупателей:

— Рисовое молочко[92]… по пятаку стакан.

— Пирожки с бананами!

В тугое созвучие сплетались голоса:

— Дыня! Папайя! Гуаяба! Гуанабана! Анона! Каймито! Орехи! Сапоте! Бананы лиловые! Бананы свежие, золотые![93]