Зеленый рыцарь

Эта невероятная встреча организовалась с поразительной быстротой. Клемент, после его признания Беллами, упомянул идею «возвращения на место преступления» в разговоре с Лукасом, и она приятно удивила брата. Беллами, чьим единственным местом встречи с Питером оставался «Замок», спросил своего доверителя, который пребывал в более благодушном настроении, не согласится ли он встретиться с Лукасом для обсуждения этой идеи. Питер ответил согласием. Согласился и Лукас. Клемент, однако, передавая Беллами приглашение Лукаса, мрачно сказал: «Твой подопечный действует на свой собственный страх и риск». Беллами тоже испытывал смешанные чувства. Он не особо верил в практический смысл того, что Клемент назвал «показательным повтором», и вообще не представлял, как это мероприятие может пройти. Беллами просто надеялся, что очередная личная встреча двух противников сможет как-то разрядить обстановку и даже привести к некоторому пониманию. Он убедил Клемента попросить Лукаса пойти хоть на какие-то уступки, поскольку даже малейший примирительный жест мог оказаться полезным.

Церемонно восседая на своем жестком стуле и глядя на сидящую за столом парочку — мрачного Клемента и сардонически ухмыляющегося Лукаса, — Беллами подумал, что, по-видимому, все закончится полным провалом. Они же ненавидят Друг друга, и каждый из них явился на эту встречу, надеясь выяснить, как лучше уничтожить соперника. Если они и согласятся вернуться на то злополучное место, то это закончится трагедией, и вообще вся эта затея — чистое безумие. Тем не менее Клемент сообщил о «приятном удивлении» Лукаса, в результате чего Питер, очевидно, стал более спокойным и сдержанным. Он выглядел, как показалось Беллами, более внушительным и крепким, его густая и волнистая шевелюра поблескивала темным золотом, округлое лицо порозовело от холода, а полные губы растянулись в полуулыбке, показывающей удовлетворение и духовную силу. Неизменно отличный костюм Питера из мягкого темно-зеленого твида дополнял жилет и темно-зеленый галстук. Лукас поверх рубашки с брюками надел свободную стеганую домашнюю куртку, обычный для него зимний наряд. Его темные и прямые блестящие волосы были зачесаны назад, обрамляя лицо с узким заостренным носом и щелочками черных глаз. Длинные белые зубы поблескивали за приоткрывшимися в легком подобии улыбки тонкими губами, а изящные пальцы руки задумчиво поглаживали брови. Лукас походил на служащего восточного иностранного посольства, кого-то вроде консула, а может, на судью или какого-то менее официального распорядителя законов или постановлений, контролирующего делопроизводство военного или народного ведомства. Клемент, как его подчиненный — секретарь или младший служащий, — смотрелся гораздо проще. Беллами не изменил своему обычному черному костюму и белой (не первой свежести) сорочке, а Клемент удобно чувствовал себя в привычных джинсах и синем джемпере, в вырезе которого виднелся небрежно расстегнутый ворот рубашки. Беллами тщетно пытался поймать его взгляд.

— В чем же, интересно, мы преуспели? — удивленно произнес Лукас в ответ на вопрос Питера, — На мой взгляд, мы топчемся на одном месте. Так о чем вы хотите поговорить?

Чуть помедлив, Питер задумчиво произнес:

— Как историку вам, наверное, известны случаи, когда облеченные властью люди слишком поспешно отправляли на казнь своих врагов или тайно организовывали их устранение, а позднее сами корили себя за то, что лишились морального удовольствия простить их.

Фраза, похоже, позабавила Лукаса.

— Да, бывали такие случаи, но я полагаю, что упомянутые вами облеченные властью люди сожалели, что лишились вовсе не морального удовольствия, а скорее доброй славы, репутации и популярности. Во всяком случае, я не понимаю, какое отношение данная аллегория имеет к нашему мероприятию. Возможно, вам доставляет удовольствие лишний раз подчеркнуть, что вы способны в любое время организовать мое устранение, что лично для меня уже не является новостью. Прошу вас, давайте не будем валять дурака и увлекаться пространными разговорами, у меня довольно мало свободного времени.

Питер, неторопливо откинувшись на спинку кресла и пристально глядя на Лукаса, продолжил свою мысль:

— И все-таки очевидно, что прощение, в отличие от наказания, действительно доставляет больше удовольствия да к тому же является более милосердным. Такое удовольствие, как говорится, может себе позволить даже Господь. Как иудею вам, наверное, знакомы псалмы и одна из молитв Давида… «Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего…» [59]

— Вы с завидным упорством настаиваете на моем еврейском происхождении, — словоохотливо заметил Лукас, — но, насколько мне известно, тому нет никаких подтверждений.

— Нет, вы еврей. Вы похожи на еврея. И думаете как еврей. И потому я знаю, что вы еврей. Гейне говорил, что сущностью грека является молодеческая игра, а к старости человек становится евреем. Я подозреваю, что вы подвергаетесь как раз такой метаморфозе.