Зеленый свет

А после того, как закончится год учебы по обмену, я собрался поехать в Южную Африку и освободить Нельсона Манделу.

Я писал письма маме, отцу, друзьям и бывшим подругам. Мое самое первое письмо, написанное, когда я только поселился у Дулей, было накорябано толстым черным фломастером:

А теперь мои письма занимали девять, десять, одиннадцать, двенадцать, шестнадцать страниц, мелким четким почерком, с разветвленными предложениями на восемь строк, изобилующими прилагательными и наречиями. На письма отвечали только мама и мой старый приятель Робб Биндлер. Робб и сам был писателем, поэтому невозмутимо воспринимал мои маниакальные опусы и в ответ присылал мне послания не меньшей длины, хотя и не такие путаные. Впрочем, по большей части я писал для себя.

Но со мной все было в порядке, правда же? Просто я соскучился по дому. Ну и «культурные различия». Ладно, перетерплю…

ДЕНЬ 122

Вечер, четверть шестого. Норвел, Марджори, Майкл, Мередит и я ужинали на кухне. Я жевал свой зеленый салат с кетчупом. Принесли ягнятину с мятным соусом, и я немедленно передал блюдо дальше. Норвел резко встал и обратился ко мне:

– Мэттью, ты американец, еще совсем юный и неразвитый. За время пребывания в нашем семействе ты должен усвоить, что ягнятину следует подавать с мятным соусом.

– Я уже пробовал мятный соус, – ответил я. – Мне он не нравится. И вообще, я мяса не ем.

Спустя несколько недель, под конец очередного барбекю с родственниками (на этот раз без гамбургеров), я мыл посуду на кухне, и тут меня окликнула Марджори.

– Мэттью! Иди сюда! Иди к нам, Мэттью!

Я вошел в жилую комнату и увидел, что все восемнадцать человек родни – тетки, дядья, двоюродные братья и сестры – выстроились в шеренгу вдоль стены. В конце шеренги стояла Мередит, застенчиво потупившись и поглаживая лоб кончиками пальцев. Все дожидались меня.

– В чем дело? – спросил я.

Майкл стоял в противоположном углу комнаты и нервно теребил тяжелую связку ключей. Марджори, которая весь день потягивала вино, радостно заявила:

– Мэттью, Мередит собирается уезжать, поэтому поцелуй ее на прощание. В губоньки!!!

Все притворно заахали и гаденько захихикали. Мередит, не поднимая головы, ущипнула себя за щеку. Майкл, сжав кулаки, расхаживал по комнате.

– Марджори, я уже попрощался с Мередит, – напомнил я. – И даже обнял ее.

Марджори упрямо стояла на своем:

– Нет-нет, Мэттью, давай целуй ее! В губоньки!

– Что? – Я посмотрел на Мередит.

Она чуть вздернула подбородок и тут же его опустила.

Я не мог понять, что происходит. Неужели Мередит сочла мое хорошее к ней отношение знаком романтической привязанности? Или Марджори в подпитии решила сыграть злую шутку со мной, Мередит и Майклом? В любом случае это надо было пресечь.

«Мой старший брат» Майкл теперь яростно метался по комнате, крутя тяжелую связку ключей.

Родственники Дулей стали меня подначивать:

– Давай, Мэттью! Целуй ее!

Как разрулить эту ситуацию? Я глубоко вздохнул, подошел к Мередит и спокойно сказал:

– Мередит, мы ведь с тобой уже попрощались, правда?

До смерти смущенная Мередит молчала, не поднимая глаз.

Я по-отцовски взял ее за плечи. Наконец она посмотрела на меня.

Присутствующие понемногу трезвели.

– Мы ведь с тобой уже попрощались, Мередит? И я тебя обнял на прощание, правда?

Она медленно кивнула.

– Спасибо, – сказал я.

– Спасибо, – еле слышно прошептала она.

Я повернулся к Марджори и сурово заявил:

– Марджори, не смейте так со мной обращаться. Это несправедливо. Это нечестно по отношению ко мне, к Мередит и к вашему сыну Майклу.

После этого я снова ушел на кухню домывать посуду.

Черт бы побрал эти «культурные различия».

ДЕНЬ 148

Я весил 140 фунтов и постоянно сопливил.

Вот уже месяц каждый вечер после ужина я уходил к себе в спальню, принимал горячую ванну, слушал одну из трех моих кассет в «Уокмэне», писал очередное пятнадцатистраничное послание самому себе и дрочил, читая Байрона.

Каждый вечер.

Теперь я проходил стажировку на шестой работе. До этого я был кассиром в банке, лодочным механиком, помощником в фотолаборатории, помощником адвоката, строителем и помощником тренера по гольфу.

Не поднимая головы, я сидел за столом, жевал зеленый салат с кетчупом и ждал, когда наступит без четверти шесть, чтобы уйти к себе и приступить к ежевечернему ритуалу. Внезапно Норвел заявил:

– Мэттью, мы с Марджори решили, что все оставшееся время пребывания в нашем семействе ты должен называть нас мама и папа.

Я не ожидал такого поворота и на миг утратил дар речи.

– Спасибо, Норвел, – поразмыслив, ответил я. – Спасибо… что вы так обо мне думаете, но… У меня уже есть мама и папа… и они пока что живы[4].

Норвел немедленно повторил:

– Как я уже сказал, мы с Марджори решили, что все оставшееся время пребывания в нашем семействе ты должен называть нас «мама» и «папа».

Я промолчал и доел политый кетчупом салат. После этого вежливо собрал все грязные тарелки, вымыл посуду, вернулся к столу и громко обратился к каждому:

– Спокойной ночи, Нор-вел. Спокойной ночи, Мар-джо-ри. Спокойной ночи, Майкл. Спокойной ночи, Мередит.