Зеленый свет

Съемки уже шли полным ходом. Вскоре меня пригласили на «пробы грима и костюма», то есть меня должны были загримировать и одеть в заранее подобранный наряд, чтобы Рик, в перерывах между снимаемыми сценами, мог подойти и одобрить или отвергнуть полученный результат.

В тот день съемки проходили у закусочной «Топ-нотч». Из трейлера-гримерки я, в полном прикиде Вудерсона, прошествовал по тротуару вдоль Бурнет-роуд к съемочной площадке. Рик меня заметил и, оглядев с головы до ног, широко улыбнулся и всплеснул руками:

– Тааак… Оранжевые штаны… футболка с Тедом Ньюджентом… прическа… усы… А это что за татуировка на руке? Черная пантера?

– Ага. Сечешь, чувак?

– Секу. Отлично. Классный Вудерсон.

В тот день сцен с моим участием не снимали. Меня пригласили для того, чтобы Рик одобрил грим и костюм персонажа.

Но тут у Рика родилась счастливая мысль, и мы занялись тем, что часто делаем и по сей день: устроили словесный пинг-понг.

– Вот прикинь, Вудерсон снимает старшеклассниц – красоток, чирлидеров, мажореток, в общем, клевых девчонок. А как ты думаешь, рыжая заучка его заинтересует?

– Конечно, – ответил я. – Вудерсону нравятся любые девчонки.

– Ну да. Слушай, Марисса Рибизи играет Синтию, такую рыжую заучку. Вон она, сидит за рулем, а в машине ее друзья-ботаны. Как по-твоему, попытается Вудерсон ее снять, если подъедет?

– Дай мне полчаса.

Я отошел в сторонку и начал размышлять: «Кто такой Вудерсон? Что вообще происходит в этой сцене? Это последний день занятий. Все собираются на вечеринку. А еще я могу кое-что сказать по-испански».

В общем, на съемочной площадке меня (то есть Вудерсона) усадили за руль, подключили микрофон.

– Когда я скомандую «мотор!», подъезжай к ее машине и попытайся охмурить, – объяснил Рик.

– Ага, понял.

В сценарии этой сцены не было, никакого диалога тоже. Я впервые оказался на съемочной площадке. Я никогда в жизни не снимался в кино. Естественно, я волновался. Начал снова вспоминать, кто такой мой персонаж.

Кто он? Кто такой Вудерсон? Что я люблю?

Люблю свою машину.

Ну вот, я сижу в своем «шевроле-шевель» 1970 года выпуска. Это раз.

Люблю курить травку.

Рядом со мной сидит Слейтер, а у него всегда с собой косячок. Это два.

Люблю рок-н-ролл.

А в кассетнике играет ньюджентовская «Stranglehold». Это три…

И тут раздалось: «Мотор!»

Я взглянул на машину, где сидела Синтия, рыжая заучка, и сказал себе: «А еще я люблю девчонок».

Тронул «шевель» с места и медленно поехал по стоянке, размышляя: «Значит, три из четырех у меня есть, а четвертую сейчас подхватим…», а вслух протянул:

олрайт,
олрайт,
олрайт.

Эти три слова, три подтверждения того, что у меня, Вудерсона, есть, стали моими первыми словами, произнесенными в камеру. В сценарии моему персонажу отводилось всего три сцены, но в итоге я провел на съемочной площадке три недели.

Сейчас, двадцать восемь лет спустя, эти слова продолжают преследовать меня повсюду. Их цитируют. Их воруют. Их пишут на футболках и бейсболках. Их татуируют на руках и ногах. Мне это очень нравится. Я считаю это огромной честью. Ведь эти три слова были первыми словами, которые я произнес в свое первое появление на съемочной площадке, еще не догадываясь, что кино станет для меня не хобби, а карьерой.

ЗЕЛЕНЫЙ СВЕТ

Через пять дней после начала съемок, около семи часов вечера, мне позвонила мама. Я был на кухне.

– Отец умер.

У меня подкосились ноги. Я не поверил. Мой отец – снежный человек, незыблемый, несокрушимый, здоровый, как викинг, и сильный, как бык. Невозможно. Это же мой отец. Никто и ничто не смогло бы его убить.

Кроме моей мамы.

Он всегда говорил мне и моим братьям: «Ребята, умру я только в постели, занимаясь любовью с мамой».

Так оно и случилось.

Он проснулся утром, в половине седьмого, в любвеобильном настроении и занялся любовью с женщиной, с которой развелся дважды и на которой женился трижды. Со своей женой Кей. С моей мамой.

И когда он кончил, с ним случился инфаркт.

Отец все верно предсказал.

Тем же вечером я уехал в Хьюстон. Два дня спустя мы устроили ирландские поминки, куда пришли сотни друзей, рассказывали истории из его жизни, как он и просил, когда говорил с нами о смерти и похоронах.

Смерть отца стала для меня, как для многих, серьезным испытанием, последним ритуалом взросления. В моей жизни началась новая эпоха. Без страховочной сетки. Оберегать меня было больше некому. Пора было становиться взрослым. Распрощаться с детством, с мальчишкой, который по ночам строил дом на дереве.

Я многое осознал. И вырезал на стволе эти слова:

меньше кичиться

больше вовлекаться.

Чем меньше кичишься своей жизнью, достижениями, карьерой, связями и знакомствами, своими перспективами, чем скорее перестаешь кичиться всем этим, а наоборот, вовлекаешься в это, тем скорее добиваешься успеха. Мало просто радоваться жизни.