Зелимхан

сдержанно, коротким поклоном, подчеркивая этим свою

близость к аллаху и бесконечное расстояние, отделяющее

его от людей мирских.

Гушмазуко стоял молча позади толпы, среди

крестьян, довольный тем, что нет сегодня в ауле Зелимхана.

Неожиданно старик протиснулся вперед и, смущенно

улыбаясь, попытался разговориться с молодым

офицером.

— Господин офицер, теперь зачем ваш пришел

к нам? — спросил он на ломаном русском

языке.

— Я не знаю. А вам зачем это? — ответил молодой

человек, не глядя в его сторону.

— А я знал вас. Вы нас тюрьма вели.

Поручик Грибов обернулся к старику и, пытаясь

что-то вспомнить, спросил:

— Узнал, говоришь?

— Да, вы хорош человек, — сказал Гушмазуко,

широко улыбнувшись.

В этот момент, волоча длинные ноги, рядом с ними

появился Одноглазый, которому до всего было дело. Он

кружил здесь в своей неизменной рыжей папахе, вроде

и сам не зная для чего, щурил на солнце охмелевший

единственный глаз и глупо улыбался, всячески стараясь

привлечь к себе внимание начальства.

— Смотри-ка, наш Гушмазуко знакомого нашел, —

заметил Одноглазый, заискивающе глядя на поручика.

— Уходи отсюда, подонок, — сквозь зубы процедил

поручик.

Гушмазуко с немым укором посмотрел на

Одноглазого и, сплюнув в его сторону, прекратил разговор.

Так никто и не сказал старику, зачем пришли в аул

солдаты, но сердце его щемило от тяжелых

предчувствий. Он оглянулся на своих соседей, стоявших молча,

и ему показалось, что и в их сердцах поселилась

тревога; их взоры полны были тем же мучительным

беспокойством и страхом, что и у него.

Да, сегодня многие харачоевцы были угрюмы. Но

держались они с достоинством.

Полковник со своей свитой подошел к толпе,

оглядел ее высокомерно и начал громко, угрожающе:

— Люди Харачоя! Я собрал вас сегодня для

последнего предупреждения. Некоторые жители вашего

аула — преступники и разбойники! Они совершают

грабежи и насилия, лишают покоя мирных граждан края.

Из-за них с сегодняшнего дня я вынужден держать

здесь воинское подразделение. И если вы не будете

оказывать активную помощь нашим солдатам в борьбе

с абреками, я вынужден буду принять еще более

жестокие меры против вас.

В ответ раздались покашливания, недовольные

голоса. Гушмазуко вздрогнул. Он узнал голос Зелимхана

я обернулся. Сын стоял в задних рядах, одетый в

латаный крестьянский бешмет, в надвинутой на лоб папа-

хе черного каракуля. Гушмазуко поймал на себе

быстрый взгляд Зелимхана, казалось, предупреждающий

его: «Молчи, не будь безрассудным, ничего не говори

и не поднимай руку. Пусть говорит полковник. Пока

это — его час».

Старый Гушмазуко ждал, что сейчас выйдет из

толпы кто-нибудь из уважаемых аульчан и выкрикнет

проклятие тому, кто собрался карать невинных женщин

и детей. Но этого не произошло. Люди молчали. Вдруг

кто-то из стариков нерешительно произнес:

— Мы слабые, беззащитные люди, повинуемся

вашей воле...

Быть может, многие думали иначе, но и те кивали

молча головами.

Гушмазуко, забыв осторожность, уже хотел было

высказать свое возмущение таким оборотом дела, но

какой-то молодой чеченец, стоявший позади него,

дернул его за рукав и тихо зашептал:

— Старик, не сходи с ума! Нас всех из-аа тебя

могут перебить.

— ...Вы думаете, что я намерен и дальше терпеть

ваши преступления! — прохаживаясь вдоль толпы,

продолжал между тем полковник. — Любого, кто посмеет

ослушаться воли старшины, я в бараний рог скручу!

Гушмазуко еще раз огляделся вокруг. Люди на

площади смиренно склонили головы. Забыты были и

гордость и честь горцев...

«Отцы и деды их, чтобы сохранить свое достоинство,

отвергли даже посланника самого аллаха — имама

Шамиля, — подумал Гушмазуко, — неужели никто не

заткнет землей рот этому жестокому прислужнику

белого царя? Что же тут происходит? Куда девалось

чеченское мужество?..»

— Вы еще и не то увидите, — оказал ему тот же

юноша, заметив недоумевающий взгляд Гушмазуко.

Старик не ответил ему. Только еще раз зло

вгляделся в окружающие его лица, надеясь заметить хотя бы

раненую гордость во взглядах своих односельчан. Но

они стояли по-прежнему с опущенными головами,

избегая смотреть друг другу в глаза.

— Эти солдаты будут жить у вас, — раздавался

над площадью голос Дубова. — И вы обязаны уступить

им лучшие комнаты, класть их в чистые постели, ре-

зать для н<их кур, баранов и другой скот... Вы будете

исполнять все их желания, а им я даю право делать

с вами все, что им вздумается...

Вдруг в первом ряду толпы, словно из-под земли,

возник Зелимхан. Даже отец не сразу понял, что это он.

Люди оцепенели. Всеми сразу овладело предчувствие,

что сейчас произойдет что-то невероятное.

Зелимхан остановился перед онемевшим

полковником, будто собираясь сообщить ему важную весть.

«Вы будете исполнять все их желания... Резать для

них кур, баранов и другой скот...» — все еще

звучали в ушах у всех последние слова полковника,

когда Зелимхан поднял сверкнувший на солнце

револьвер.

Раздался выстрел...

Голова полковника внезапно упала на грудь, из

раны на лбу хлестнула кровь. Несколько мгновений он

еще стоял перед замершей толпой, потом медленно

осел на землю, цепляясь руками за плечи адъютанта

и подскочившего старшины.

Зелимхан -исчез так же внезапно, как и появился.