Зелимхан

Грянули выстрелы. Одна пуля, ударившись о

камень, разбила его, и осколок слегка царапнул лицо

Солтамурада, который нагнулся.

Зелимхан даже не пошевелился, хотя вторая пуля

прожужжала совсем близко от него. Младший брат

поднял ружье, чтобы снять с коня помощника приста-

за, но старший остановил его.

— Оволочи! — выругался офицер. — Цельтесь

лучше!.. — он выхватил револьвер.

Тогда только выстрелил Зелимхан. Помощник

пристава откинулся в седле, и револьвер выпал из его рук.

Конь его дико шарахнулся в сторону и, сбросив седо-

ка, понесся прочь. Солдаты тотчас повернули лошадей

и ускакали.

— Солтамурад, ты ничего не видел, ничего не

знаешь. Понял меня? — предупредил Зелимхан брата,

когда они вошли в лес. А позже, уже подъезжая к

Харачою, сокрушенно покачал головой и зло заметил:

— Действительно сволочи! Ведь и правда, они

использовали этого юношу как обыкновенную приманку...

Июньская ночь была темна.

«Точно волки крадемся, — подумал Зелимхан.

— И такая ночная волчья жизнь предстоит мне теперь

до конца дней». Пробираясь к дому, братья старались

держаться около плетня. Приоткрыв легкую калитку из

прутьев, они вошли во двор. Кол, торчащий из

покосившегося забора, был украшен конским черепом.

Зелимхан заметил его, лишь когда почти ткнулся в него

носом.

— Тьфу, шайтан тебя возьми! — тихо ругнулся он

и зачем-то погладил череп рукой.

Братья бесшумно вошли в дом. Глаза Гушмазуко

засияли от радости, когда он увидел сыновей. Но'он

даже не встал им навстречу, а встретил их по-мужски

сдержанно, без лишних слов.

— Ну, рассказывайте, — просто сказал он,

приглашая сыновей сесть возле него у камина.

Братья продолжали почтительно стоять у дверей.

Весть об убийстве сына старшины Адода и тяжелом

ранении помощника пристава дошла до Харачоя еще

днем. Ходили слухи, что и то и другое — дело рук

сыновей Гушмазуко. Старик уже знал эту новость,

поэтому Зелимхан коротко рассказал отцу, как было дело.

— Что ж, дети мои, — глухо заговорил

Гушмазуко. — Теперь никто не посмеет упрекнуть нас в

трусости, — старик встал и неторопливо прошелся по

комнате. Как он ни ждал этой вести, все же где-то в глубине

души Гушмазуко был против убийства и относился

к нему как к тяжелой необходимости, освященной

многовековым обычаем. Помолчав, старик добавил:

— Главное сделали. Ну, а с Черновым как-нибудь

позже...

— И его найдем, отец, — бросил Зелимхан, —

только вы, пожалуйста, успокойтесь.

Гушмазуко вздрогнул и остановился перед

сыновьями:

— Нет, нет, торопиться не будем, но и не забудем

ничего, — сказал он. — Только вот что, не сегодня —

завтра к нам могут нагрянуть власти...

— Еще раньше придут от Адода Элсанова, —

высказал предположение Зелимхан.

— Им-то можно прямо сказать, что дело это мы

совершили по адату, и предложить им покончить дело

миром. Хватит кровь лить.

— Они не согласятся, отец.

— Почему ты так думаешь?

— Адод злой человек, мстительный, а главное —

богатый. Он не захочет считаться с нашей честью! Но

для борьбы с ним у нас есть оружие. Главная

опасность нас ждет все-таки от Веденских властей.

Воцарилось молчание.

— Отец, хоть я и молодой, но разрешите мне

сказать, — подал голос Солтамурад, до сих пор молча

стоявший у дверей.

— Говори.

— Кровь сына старшины я возьму на себя, —

предложил юноша. — Пускай судят меня, пусть

сошлют в Сибирь...

— Какой ты быстрый, — перебил его отец, — тебя

в Сибирь, а этот в бегах. Куда же мне податься? —

старик осуждающе посмотрел на младшего сына. —

Ты лучше слушай, что старшие тебе скажут! —

отрезал он.

Солтамураду почудился в голосе отца

невысказанный упрек. В самом деле, ведь вся эта история

началась из-за его любви к Зезаг. Потому юноша был

искренне готов идти на любые жертвы, только бы не

путать других в это дело. Он даже скрыл, что

похитители Зезаг ранили его в махкетинском лесу.

Зелимхан, словно поняв состояние брата,

взглянул ему в глаза и мягко улыбнулся. Казалось, эта

улыбка говорила: «Не волнуйся, все обойдется

хорошо».

Гушмазуко о чем-то напряженно думал. Его

мохнатые брови хмурились. Сыновья почтительно ждали его

слов. Наконец он заговорил:

— Конечно, лучше всего было бы на этом кончить

кровавые счеты. Надо, чтобы Веденские начальники

поняли, что мы действовали справедливо. Семья Адода

первой пролила кровь и нанесла нам тяжелое оскробле-

ние. То, что мы сделали, определено нашим древним

законом. Что касается помощника пристава, то он сам

напал на вас... Пожалуй, я посоветуюсь по этому

поводу с Веденским кадием.

— Отец, все, что вы сегодня скажете кадию, завтра

станет известно старшине, — с горькой улыбкой

заметил Зелимхан. — Только в худшем для нас виде. Ведь

вы же должны знать, что оба они — ягоды с одного

куста — царские слуги.

— Что ты предлагаешь? — нахмурил брови отец.

— Вам, отец, и Солтамураду ничего не может

грозить. В обоих случаях стрелял я. А я уйду в леса...

— Нет, — оборвал его Гушмазуко. — Все же

я посоветуюсь с кадием. Он не позволит себе

оглашать доверенное лично ему. Он в ответе перед

аллахом.

Наивность старого Гушмазуко, надеявшегося, что

веденское начальство признает справедливость

действий его сына и откажется от преследования его,

была очевидна для Зелимхана, но он не посмел возражать

отцу.

** *