Зелёная Миля

– Я у неё и рта-то не вижу, – огрызнулся Дин, и мы снова все рассмеялись. Я тоже не заметил у мыши рта, но видел тёмные крошечные бусинки глаз, и они мне совсем не казались безумными или бешеными. Они были умными и любопытными. Когда я отправлял на смерть людей, – людей, имевших предположительно бессмертную душу, – они выглядели более тупыми, чем эта мышь.

Она просеменила вверх по Зелёной Миле до точки, находившейся меньше чем в метре от нашего стола, который не представлял собой ничего особенного – обычный стол, за какими сидят учителя районной школы. И вот тут мышь остановилась и с важным видом обвила хвостиком лапки, словно пожилая леди, расправляющая юбки.

Я сразу перестал смеяться, ощутив холодок, мгновенно пронизавший меня до костей. Я не знаю, почему я это почувствовал, – никто ведь не любит выглядеть смешным, но я собираюсь рассказывать и об этом.

На секунду я вообразил себя не охранником, а вот этой мышью – всего лишь ещё одним осуждённым преступником на Зелёной Миле, который осуждён и приговорён, но всё ещё в состоянии смело глядеть вверх на стол, возвышающийся на километры (словно трон Господа в Судный день, который, несомненно, предстоит увидеть однажды нам всем), и на сидящих за ним гигантов в синей одежде с низкими тяжёлыми голосами. Гиганты эти стреляли в таких из пистолетов ВВ, гоняли их щётками или ставили ловушки, которые ломали им хребет, пока они осторожно пробирались к кусочку сыра на медной пластинке.

Щётки около стола не было, но в ведре стояла вращающаяся швабра, конец которой всё ещё находился в отжимателе: была моя очередь мыть зелёный линолеум и все шесть камер, и перед тем, как засесть за бумаги с Дином, я это сделал. Я увидел, что Дин хочет взять швабру и замахнуться. Я коснулся его кисти как раз в тот момент, когда его пальцы дотянулись до гладкой деревянной ручки. «Оставь, пусть будет», – сказал я.

Он пожал плечами и убрал руку. Я понял, что он не более, чем я, испытывал желание прихлопнуть мышь.

Брут отломил кусочек от бутерброда с солониной и протянул его через стол вперёд, осторожно сжимая двумя пальцами. Мышь посмотрела вверх с живым интересом, словно уже зная, что это такое. Наверное знала, я видел, как зашевелились её усики и дёрнулся носик.

– Брут, не надо! – воскликнул Дин, потом взглянул на меня. – Не разрешай ему, Пол! Если он начнёт кормить эту зверюшку, то нам придётся накрывать стол для всех четвероногих тварей.

– Я просто хочу посмотреть, что она станет делать, – сказал Брут. – Исключительно в интересах науки. – Он посмотрел на меня: я был начальник, даже в таких отклонениях от устава. Я подумал и пожал плечами, словно мне было всё равно.

Конечно же, мышь всё съела. В конце концов, на дворе стояла Депрессия. Но то, как она ела, привело нас в восторг. Она подошла к кусочку сендвича, обнюхала его, а потом села перед ним, словно собака, схватила и разделила хлеб пополам, чтобы добраться до мяса. Она сделала это так сознательно, словно человек, приступающий к хорошему обеду с ростбифом в своём любимом ресторане. Я никогда не видел, чтобы животное так ело, даже хорошо дрессированная собака. И всё время, пока мышь ела, она не сводила с нас глаз.

– Это разумная мышь или голодная, как волк, – прозвучал новый голос. Это был Биттербак. Он проснулся и теперь стоял у решётки камеры в одних обвисших трусах. В правой руке между указательным и средним пальцами он держал самокрутку, его седые, цвета стали волосы, заплетённые в две косы лежали по плечам, когда-то мускулистым, а теперь начинающим становиться дряблыми.

– Ты знаешь индейскую мудрость о мышах, Вождь? – спросил Брут, глядя, как мышь ест. Мы были просто поражены, насколько аккуратно она держала кусочек солонины в передних лапах, иногда поворачивая его и глядя с восхищением и одобрением.

– Не-а, – сказал Биттербак. – Знал я одного смелого, у него была пара перчаток, он уверял, что они из мышиной кожи, но я не верил. – Потом он засмеялся, словно всё это было шуткой, и отошёл от решётки. Я услышал, как заскрипела койка, когда он ложился.