Земледельцы

Школа унтер-офицеров размещалась под Москвой при 251-м запасном полку. Первый раз уехал Кирилл так далеко от Мышковичей. Вспоминает:

— С открытым ртом ехал. Сколько же, думаю, земли на свете? Это же запросто всех накормить можно… После Орши выпросился у взводного в помощь машинисту. Эх, здорово! Он же совсем живой — паровоз. Рукоятку крутнут — урчит, недоволен. На подъеме пых, пых — ну, человек запыхавшись. Сейчас электровоз — этот послушный, смирный. А там характер, огонь там. А машиниста как он чует — характер на характер! Я тогда точно решил: отслужу срок — машинистом стану.

А пока — фортификация. Наука о том, как вырыть окоп в полный профиль. Как «спираль Бруно» перед ним поставить. Как через реку навести понтон.

Два года провел под Москвой Орловский. Это где-то чуть дальше Глухова. В Глухове бастовали ткачи. Ревели морозными утрами фабрики. Тогда полк поднимали по тревоге. Часами стоял Орловский в каре перед яростной стеной глуховских рабочих. Видел воздетые к небу кулаки — мосластые, перевитые жилами. Думал солдатскую свою думу. До стрельбы не доходило, но ведь могло дойти. Уж лучше на фронт от стыда этого!

Что ж, не ушел фронт от Орловского. В апреле 17-го снова в дорогу — на передовую под Барановичи. Теперь уже у него, унтер-офицера Орловского, командира саперного взвода Орловского, просился шустрый парнишка-новобранец «на паровоз». Сам же Орловский думал, думал… Царя вот нет. Как без. царя? Кто теперь крестьянину землю даст? Вон ее сколько за дверью теплушки! Надо ж распорядиться, хозяин нужен. А если германец землю захватит? Или эти, как их, — кадеты?..

Каша в голове у унтера Орловского. У крестьянского сына Кирилла Орловского. Да и у него ли одного?

На передовой все зарылось в землю, окольцевалось колючей проволокой. Великое весеннее сиденье. У Орловского сосед справа — взвод унтера Анисимова. Этот питерский. из слесарей. Курносый, непоседливый. На него косятся — большевик. А для Кирилла — сосед справа. Один блиндаж на двоих, куда тут денешься? Самокрутка на двоих, как не разговоришься?

И разговорились — да еще как! — крестьянин Орловский и рабочий Анисимов. Потекли к потолку самосадные струи…

Табачного зелья Орловский не любил. Это были последние самокрутки, вы куренные Орловским. А все остальное, что их сопровождало, осталось при нем на всю долгую жизнь. Впрочем, крепче любых разговоров сама жизнь на это толкала.

После Октября 1917-го, когда разломалось все, что шло против народа, поломался, растекся и фронт под Барановичами. Орловский подался домой, в Мышковичи, споров ненавистные теперь лычки унтера. «Щурпа вернулся», — разнеслось по деревне. Орловский вернулся с винтовкой и наганом. Хотел было выбросить, но подумал-подумал и припрятал на чердаке. Как стосковались руки по работе! Как оживились люди, когда ветер понес с полей весенние запахи нового, без царя и помещиков, 1918 года! Но он принес и новые тучи, новые грозы.

Поднял мятеж против Советской власти корпус Довбор-Мусницкого. Следом за легионерами Мусницкого накатились немцы-кайзеровцы. До времени Мышковичи лежали у них не на дороге. Но вот стали уже Мышковичи глубоким тылом, а Орловский все пахал свое поле, все пахал. Наконец, посетили и его деревню кайзеровские фуражиры. Шли по дворам, выгребая из чуланов все, что попадалось под руку. Дом Орловских не тронули — уж больно неказист, что здесь возьмешь.

Кирилл понял: час пробил. И ночью ушел из Мышковичей. Винтовку закопал, а наган с тремя патронами положил за пазуху. Брел лесами, брел болотами, сторонясь больших дорог. Брел туда, где была Советская власть, где сражался за нее его фронтовой друг, большевик Анисимов.

Не заметил, как перешел линию фронта. Впрочем, была ли она тогда, линия фронта? До Орши уже ехал на тормозной площадке вместе с мешочниками-спекулянтами. Здесь дядька в бараньей дохе предложил за наган буханку хлеба. Оружие Кирилл не отдал, а буханку отобрал — от голода перед глазами круги шли. Пыхтел паровоз, выл обиженный дядька, а Кирилл уминал буханку, наливаясь теплом. Что было, то было, из песни слова не выкинешь…

В Орше — куда? На толкучку, конечно. Здесь, шатаясь «насчет промыслить», худющий, оборванный, во вшах Орловский наткнулся на красногвардейский патруль. Спрятался, пропустил мимо и шел следом до самых казарм.

А дальше просто. Перед красным командиром выложил на стол наган и бумагу, выданную Анисимовым: «65-й стрелковый полк, Совет солдатских депутатов. Этим удостоверяю, что унтер-офицер товарищ Кирилл Прокопович Орловский, из крестьян, отпущен по крайней нужде в д. Мышковичи… Для производства земельных работ в виду окончания войны… Пред. С. С. Д. А. Анисимов».

Прочитал командир, зорко глянул:

— Значит, унтер-офицер? И что же хочешь?

— С вами хочу. Куда мне еще? Выходит, война еще не кончилась.

— Правильно, парень, ты порешил. Не раскайся только опосля. Мы тут с ими насмерть схватились. Тут кто кого — понял, парень?

Так в мае 1918 года стал Кирилл красногвардейцем. Ненадолго стал, дней на двадцать всего. А затем был вызван к председателю Оршанского ЧК.