Землемер

— Вроде, нравится, — говорит она. — Господин полковник тут самый главный, вот и я… Он, вообще-то, хороший. И не очень и старый…

Да-а, ему за пятьдесят, а ей, Франке, только двадцать. И он здесь самый главный, так что другие господа к ней и подойти боятся, лишь вот такие уроды-вестовые… Франка вдруг понимает, чего ей не хватало весь этот долгий год в Майберге — ухаживаний. Вот-вот, ухаживаний. Она любовница полкового начальника и она застыла в этом положении, остановились привычные качели — туда-сюда, четыре недели, новый кавалер, новые встречи, новые букетики, все новое. Она раньше пела за работой, теперь этого нет. Полковник — золотой человек, она к нему всей душой, но… ей же только двадцать! Когда ей будет тридцать, ему же будет уже за шестьдесят! На нее ведь и не смотрят! Вайдеман смотрел, да, уж лучше бы не смотрел, но это же не то, не то! Она задыхается тут, словно в подвале каком! Кого она видит, чего она ждет здесь?! Что полковник крикнет ей из-за стены — Франка! — и надо нести ему пива, он ее похлопает, поцелует, и все, все?! Она спит в его постели, когда спит, но в своей кровати ей все равно спать милее, он холодный, он храпит и… он пахнет! Пахнет стариком! А она еще молодая, ей нужны ухаживания, кавалеры, которые признаются в любви. И что с того, что их любовь только на четыре недели, ей больше и не надо! Они дарили ей подарки, такие милые брошки, бусы, да мало ли что! Как было весело в санатории, там горели огни, играла музыка, и можно было целоваться в оранжерее. Там даже был фейерверк на реке! И там была река, настоящая река, а не этот жалкий ручей! Франка уже год, как должна мыться в лохани, а она любила плавать, да, плавать!

Франка стукает по столу кулачком и отворачивается к окну. Не хватало еще заплакать! Вот ведь, поручик, всю душу разбередил! Нравится ли ей быть любовницей?! Нет, не нравится, понятно вам?!

Франка это давно знала, всегда знала, только не говорила, даже себе не признавалась. Полковник старый, он хороший, но старый. Это что, ее судьба?! Только не ее, уж спасибо! Она прошлой осенью даже написала матери письмо, как могла, даже сбегала в соседнее село на почту, тут ведь все письма вскрывают, написала — мама, так и так, что делать? Ему пятьдесят, полковник и все такое. Мама ответила — ты что, дочка, ты держись за него, экое тебе счастье, любит, не бьет, подарки дарит, богатый, глядишь в завещании что отпишет. Он военный, тут война, мало ли что… Успеешь еще пожить, ты молодая. Так то и дело, что молодая! Старая буду, что жить-то?! Он не запрещает, но он же всех отпугивает! У нее весной был один вольноопределяющийся, хороший такой, в очечках, умненький, она с ним убегала в поля, гуляли, даже не целовались еще! Этот как раз уезжал, когда вернулся — ему тут же донесли, ведь нашлась такая сволочь! Франке он слова не сказал, бровью не повел, все как всегда, только мальчишечку в один день перевели, и куда — неизвестно. Исчез, нету человека, перевели. Знала бы куда, может, и убежала бы. О-о, Франка пыталась, видит бог, пыталась! Вдруг собралась и поехала, билет на поезд купила, денег-то хватает. Домой, или еще куда. А толку? Линия-то тянется, магнитная. На полпути так стыдно стало, ругала себя, ругала, села на встречный и вернулась. Он на перроне стоит, встречает, как знал, и машина с шофером ждет. Куда уж тут. Ночью обревелась и прощения просила. Он одинокий. У Франки — мать с отцом есть, братья-сестры. А у него кто? Гадина эта бездушная? Но ей-то, Франке, как жить?! Она теперь и сама старается ни на кого не смотреть, переведут еще прямо на фронт, а человек-то не виноват, что ей любви хочется!

Франка глядит в черноту окна, и слезы катятся по ее щекам. Поручик опять лезет в карман за своим как бы платком, да не надо мне его! Он добрый, он хороший, этот поручик, он тоже несчастный, только что он понимает в женском! Видит — фройляйн плачет — надо утешить, а что у фройляйн жизнь проходит…

Франка шмыгает носом и пытается улыбнуться сквозь слезы.

— Вот так, — говорит она. — Вот и любовница. Вот такая вот любовь. У вас, наверное, тоже есть любовница, господин поручик? Вы ее любите?

Поручик отрицательно мотает головой, потом спохватывается и говорит, что нет, любовницы у него нет. Ну, ведь была же? Нет, не было. Ну, не то что бы совсем не было… Все же, нет, скажем прямо, не было любовницы, никогда не было. Тогда господин поручик женат.

И не женат? Франка ничего не понимает. Или нет, она ведь сразу же подумала, что он бывший семинарист, учился на пастора, да его призвали. Семинаристы — они такие, им нельзя. Какая жалость! Теперь он вынужден торчать здесь, в Майберге, как и она, и работать геодезистом. Работа важная и нужная, его ведь так ждали! Майберг, конечно, тюрьма, зато фронт ему не грозит.

Фронт ему не грозит.

Франка вдруг прекращает думать и во все глаза глядит на этого Штайна. А чего тут еще думать, когда весь план — полностью, до последней детали — уже в ее голове, словно всегда там был. Дальше Франка действует не думая. Ее будто бес какой ведет.