Землемер

— В кулаке у него, представьте себе, была зажата пуговица, — говорит полковник, натягивая сапоги. — Вероятно, он оторвал ее от одежды убийцы. Совсем, как в криминальном романе.

Кошка отворачивается и продолжает умываться, смерть какого-то майора ей безразлична.

Полковник снимает с гардеробной стойки фуражку и выходит, стукает дверь. Слышны его тяжелые медленные шаги, вот он спускается с крыльца, вот заворчал мотор штабного автомобиля, хлопнула дверца, колеса захрустели по гравию, шум удаляется, теперь все стихло. Андреас Вайдеман, до того сидевший в кресле с «Берлинер Тагесцайтунг» в руках, складывает шуршащие бумажные листы, роняет газету на пол и тоже встает. Кошка спрыгивает со стола, потягивается, выгибает спину дугой, затем забирается в освободившееся кресло и сворачивается там клубком.

Вайдеман, одетый в теплый домашний халат полковника, подходит к буфету, достает коробку с бисквитным печеньем, жует, роняя крошки. Потом открывает платяной шкаф и делает ревизию полковничьим костюмам, выбирает носки, чистые кальсоны, прочее белье, берет форменные брюки с лампасами. Брюки немного широковаты и к ним добавляются подтяжки. Неторопливо одевается. Пальто у него свое, ботинки тоже. Халат он небрежно сворачивает в комок и осторожно кладет сверху на кошку. Кошка не возражает. Вайдеман берет из коробки еще одно печенье и выходит. Кошка вонзает когти в хозяйский халат и закрывает глаза, спит.

Ей снится теплое солнце, широкая зеленая полоса текущей воды и огромное белое нечто посередине воды, большое, как дом, и так же пускающее дым из печи. Еще кошка видит женщину на плоской крыше этого дома — ту самую, что дает ей иногда обрезки колбасы, и у которой руки так пахнут пивом и тряпкой — рядом с ней стоит еще кто-то, в сапогах и с белыми ногами, только вот не узнать никак — кто. Но не хозяин, это точно. Потом эти люди спускаются с крыши на траву, к лошадям, а в траве трещат и скачут кузнечики, и кошка принимается бегать по лужайке и ловить этих кузнечиков, и это так здорово, что она забывает все на свете и абсолютно счастлива.

Как раз в этот момент Пауль и Франка, окончательно продрогшие, поднимаются по ступенькам прямо к запертым, по случаю воскресенья, дверям школы — учителя нет, детей тоже, ставни закрыты, туман сгущается, никого и ничего вокруг. Пауль стучит в дверь, прекрасно понимая, что внутри нет ни души и им не отопрут. Тем не менее, они ждут минуту, не желая поверить в свою неудачу.

— Что же теперь? — говорит Пауль расстроено. — Куда же нам идти?

Но с Франкой не пропадешь, если она что задумала, то непременно сделает.

— Я знаю, где учитель живет, — говорит она. — На Шваненгассе, у мясника, снимает комнаты наверху. Тут недалеко.

Они снова пересекают посыпанный желтым песком школьный двор, на земле валяется оторванный от детской курточки хлястик, который Пауль осторожно перешагивает, словно раздавленную змею. Франка несет узел с изрядно уже отсыревшим бельем, одна штанина выбилась и, видимо, давно волочится по земле, совершенно теперь грязная, приходится остановиться и перевязывать тюк заново. Со стороны, наверное, нас можно принять за погорельцев или беженцев, думает Пауль. Да, мы и есть беженцы, кто же еще? Бежим от своей судьбы, взявшись за руки, как потерявшиеся в лесу дети. Он покрепче сжимает франкину ладонь, Франка живо отвечает на его робкое пожатие и ободряюще смеется. Пауль решает рассказать ей — как-нибудь попозже — про Вайдемана, пусть у них с самого начала не будет никаких секретов. Но признаться, что он не Людвиг Штайн, а вражеский шпион? Что он всех обманывает, и ее тоже? Нет, на это он не готов. Пока не готов, нет.

Шваненгассе — Лебединый переулок — действительно, неподалеку, через пять минут уже можно обонять мясную вонь, идущую из большого сарая, в котором, похоже, и разделывают обычно свиней. Пауль прячет нос в воротник пальто и осторожно заглядывает в приоткрытую дверь. В сарае темно, пол усыпан опилками, набухшими от воды и грязными, стоят широкие, обитые цинком столы, укреплены желоба для стока крови, повсюду какие-то ведра, с потолочных балок свисают на цепях кошмарные стальные крюки, словно в пыточном застенке для ведьм. Пауля передергивает, он отшатывается от двери и поскорее идет дальше, ругая себя за излишнее любопытство.

— Эту улицу стоило бы назвать Свиной, Швайненгассе. — говорит он Франке. Та оборачивается и улыбается ему.