Землемер

Будто попал в библиотеку, поражается Пауль, или зашел в гости к Ансельму Нойбургскому. Книги — большие и маленькие, сотни, нет — тысячи, рядами и стопками. Тома, альбомы и тонкие тетрадки, не нашедшие места на полках свалены как попало в поместительные картонные коробки, будто подготовленные к продаже овощи. Здесь — свернутые в рулоны карты, как морковь или редька, а там — лексиконы и энциклопедии, проросшие закладками, словно лежалый картофель. Шкафы, шкафчики и полки, так плотно, что даже не сразу видно какого же цвета в гостиной обои. Где же — по недосмотру, не иначе — остался неиспользованным пятачок стены, там учитель развесил картины и гравюры, тоже в гомерическом количестве. Пауль, заложив руки за спину, как посетитель галереи живописи, внимательно разглядывает полотна — небольшие размерами, но тщательно выписанные ландшафтики, проработкой деталей живо напоминающие голландскую школу. За его спиной Франка что-то горячо доказывает учителю, похоже, даже негодует, Пауль не прислушивается, все это — проза жизни. Здесь есть кое-что поинтереснее. Например, вот это: масло по картону — святой Себастиан, утыканый вражескими стрелами, навроде подушечки для булавок, святой страдалец закатил глаза в мазохическом наслаждении. Пауль хмыкает и переходит к следующему экспонату. Здесь изображен готический замок, похожий более на грандиозный храм — сплошные контрфорсы и стрельчатые арки — в безлюдной горной местности, среди вечных лесов, над мрачным озером. Необычайной силы закат озаряет пурпуром омшелые стены замка и золотит длинные рыцарские флаги на башнях. Какое вопиющее, ничем не прикрытое мещанство, думает Пауль, как же можно рисовать такое, это же значит — не уважать ни себя, ни зрителя!

— Вам, наверное, не нравится замок? — спрашивает Зоммерфельд, неслышно подойдя сзади. Пауль вздрагивает.

— Как вы сказали? Нравится ли мне замок? А почему он должен мне непременно не понравиться?

— Не всем по вкусу немецкая готика, — делано безразличным тоном говорит учитель, — для этого надо родиться немцем. Я уверен, никакому иностранцу не может быть понятна суровая красота истинно немецкого готического искусства. Вот, например, вы, господин Штайн, чем вам близка эта картина? Что говорит она вашему сердцу?

— По-моему, — тянет Пауль, — если зритель может сказать, чем именно понравилось ему то или иное произведение искусства, то это значит, что художник не справился со своей задачей.

— Простите?

— Настоящий шедевр нравится не «чем-то» конкретным, а — сам по себе, весь, непонятно чем. Если публике «понятно», то это не искусство, а халтура, ремесло. Истинное творчество преображает зрителя. Но еще перед этим оно преображает и творца.

— Позвольте один вопрос, мой господин, вы разбираетесь в искусстве профессионально? Или вы судите, простите, как любитель?

— У меня более восьмидесяти картин и не менее трех сотен рисунков, — говорит Пауль якобы небрежно, а на самом деле, весь напрягшись. — И я неплохо продаю.

Конечно, последнее заявление, мягко говоря, вранье.

— Богатая коллекция, — кивает учитель, — завидую вам, господин Штайн. Мы, люди науки, не можем, к сожалению, разрешить себе предаться истинному собирательству, жалование не позволяет. Так, одна или две работы в год, и то, если удастся скопить хоть немного. Я часто посещаю антикварные салоны в Кельне, но сам покупаю редко. А вы держите магазин живописи, господин Штайн, или, может быть, владеете галереей?

— Н-нет, — отвечает Пауль. Он заметил ошибку учителя, но поправлять его не собирается. — Это все так, частное…

— Понимаю… — шепчет Зоммерфельд. Он глубокомысленно таращит глаза. — Налоги. Конечно, приватно продать гораздо предпочтительнее…

— Да-да, вы все схватываете на лету, — говорит Пауль покровительственным тоном, он уже вошел в образ богатого торговца антиквариатом и теперь небрежно похлопывает школьного учителя по плечу. — Возможно, я пришлю вам позднее пару вещичек, просто так, в подарок, как ценитель ценителю. Что предпочитаете, фламандцев, итальянцев? Многого не обещаю, но… Кстати, что фройляйн Франка? Вы приютите мою крошку, а, учитель?

Пауль сам себе противен, но поделать ничего не может, ситуация обязывает.

— Да-да, конечно же, господин Штайн, все уже улажено, не извольте беспокоиться, вот и ключ. Только вот, насчет жалования… на это место сейчас оформлена фрау Шерер, жена мясника…