Землепроходцы

В тот день, когда на реке Айдаре конники Кондра­тия Булавина напоролись на крепкую засаду и, напо­ловину поредев, с воем откатились назад, булавинский сотник Вершила с десятком казаков прорвался через неприятельские ряды и взял путь на север, в охвачен­ную смутой Башкирию. В этом десятке был и Мята.

Вершиловцы вербовали новые конные сотни для Кондратия, намереваясь вскоре спуститься всей силой на Дон, чтобы соединиться там с Булавиным. У Вер­шилы набралось уже до тысячи сабель, когда пришла весть, что бунт Кондратия захлебнулся в крови, а сам Булавин застрелился.

 Вершила больше года крутился по Верхней Волге, вступая в стычки с царскими отрядами. Рубились яро­стно и беспощадно, но восстание затухало. Башкирские князьки решили послать гонцов за помощью к туркам.

И тут Вершила откололся: негоже было христиани­ну просить обороны у неверных.

Давно рассеялись по степи и полегли булавинские отряды, разбежались башкирские повстанцы, а Верши­ла все еще рыскал по лесам, пятясь к Уралу.

На Урале наткнулись на заслоны дюжих, откорм­ленных охранников заводчика Строганова — уральско­го царька, который от себя платил за каждую голову бунтовщика. Тут и настал конец вершиловскому отря­ду. Из последней стычки, потеряв коней, унесли ноги втроем: Вершила с Мятой да раненный в шею мужик Гаврила. Проплутав с неделю по лесным дебрям, на­думали они уходить в Сибирь.

В пути легла зима. Чтобы не замерзнуть, решили напасть на купеческий караваи, отбить сани и двигать­ся дальше конно.

Несколько суток, затаясь в лесу, сторожили у трак­та добычу. Дважды проходили мимо санные обозы, но были они людны, и из каждых саней торчали ружья. Наконец ранним вечером донесся до них звон одиноко­го колокольчика. Гаврила, выворачивая раненую шею, глядел на дорогу из-за толстой ели, в то время как его товарищи, прячась поодаль с ружьями, ожидали знака. Прошло минут пять, и Гаврила махнул им рукой. Вер­шила с Мятой, увязая в снегу, поспешили к тракту. По дороге, запряженные парой рысаков, неслись лег­кие санки. В санках, кроме возницы, было двое заку­танных в овчинные тулупы седоков. Гаврила кинулся под морды рысаков и ловко остановил коней на всем скаку. Из санок грохнул выстрел. Вершиле с Мятой пришлось тоже разрядить ружья. Оба седока были уби­ты сразу, однако возница, оказавшийся бывалым солда­том, выскочил из тулупа и, схватив ружье, успел спря­таться в лесу. Одна из пуль, пущенных солдатом, удари­ла Гаврилу в грудь, и он с хрипом повалился на доро­гу, выпустив коней, которых успел перехватить Мята. Поспешно погрузив Гаврилу в санки, они пустили ко­ней вскачь.

Часа через два Гаврила перестал дышать, и его за­рыли в сугробе у тракта.

Дальше ехали вдвоем. Вершила обшарил мешки в санях и нашел запас провизии на целую неделю. Осматривая какую-то сумку, он удивленно потряс за плечо Мяту, правившего лошадьми. В сумке оказался пакет с царевым гербом на имя тобольского губернато­ра. Нашлись в возке и сопроводительные бумаги на убитых седоков.

Дальнейший путь Вершила с Мятой, воспользовав­шись чужими бумагами, совершали как важные особы. На всех станках они требовали без очереди лошадей на смену и без помех добрались до Тобольска. Не доезжая до города, возок изрубили и сожгли, уничтожили бума­ги, сели верхом на лошадей, и вскоре в одном из трак­тиров города объявились два вольных человека, кото­рые искали случая наняться на казачью государеву службу. Пропившийся писец, знавший ходы и выходы, за ведро медовухи выправил им нужные бумаги.

Завербовались они в команду, отбывшую в Якутск. И здесь случилась беда с Вершилой. Бешеный солдат, о котором они уже и думать забыли, добрался-таки до Тобольска и столкнулся в трактире носом к носу с Вершилой. Вершилу схватили и пытали на губернаторском дворе. Однако товарища он не выдал.

Мята отбыл с казачьей служилой командой в Якутск, откуда постарался убраться еще дальше.

Так два года назад он очутился в Охотском ост­рожке.

— Теперь ты знаешь, кто я такой, — сказал Мя­та, заключив свой рассказ. — А ногу я нарочно себе поранил, чтоб в Якутск не отправляться с Поротовым. Боюсь, как бы меня там не опознали случаем. Вот, брат, как...

Семейка смотрел на Мяту во все глаза, чувствуя ледок под ложечкой от страшной тайны, которую ему доверили.

— Дядя Мята, — вдруг убежденно сказал он. — Теперь нам и подавно одна дорога — в тайгу. Уж там-то вас никто не опознает. Разыщем Умая и Узеню, спро­сим, возьмут ли они нас к себе жить.

— Ну уж нет, хлопчик. В лесу мы прокиснем, сырая плесень душу обовьет... Мы люди поля. Жить со зве­рями не приучены, не скитники мы... Я вот прослышал, что Сорокоумов судно строить собирается, чтобы на Камчатку плыть, и надумал тоже на Камчатку по­даться.

— Эх, — горестно махнул Семейка рукой. — Ни­какого судна Сорокоумов строить не собирается.

— Как так? — удивился Мята. — На то ж, слыш­но, губернаторский приказ есть...

Семейка рассказал о подслушанной им беседе Со­рокоумова с промышленными. Мята задумался.