Землепроходцы

А в августе, взяв компас и вооружившись подзорной трубой, Треска уже вывел судно в пробный рейс. Лодия хорошо слушалась кормщика, казаки вполне справля­лись с парусами. Семейка с Мятой, надышавшись вволю морского воздуха во время этого рейса, были довольны, кажется, больше всех. Приехавший через день после этого в острог Умай жалел, что ему не удалось побывать в плавании. Ему уже почти удалось уговорить Шолгуна отпустить его с казаками за море. На Камчатке, по слу­хам, были богатые ягелем пастбища, никем не занятые; и если бы ламутам удалось туда откочевать, вражда с коряками из-за пастбищ прекратилась бы сама собой.

Отписав в Якутск об окончании постройки судна, Со­колов стал готовиться к отплытию следующим летом. Новый якутский воевода, полковник Яков Елчин, рас­считывавший на скорый исход морской экспедиции, был Соколовым недоволен, слал из Якутска пасмурные пись­ма, торопя с подготовкой.

Возле поставленного на прикол судна Соколов уста­новил круглосуточное дежурство. Всю зиму, стуча задубенелыми от мороза сапогами, днем и ночью прохажива­лись возле вмерзшей в лед лодии сменные часовые с тяжелыми пищалями на плечах.

Сразу после окончания постройки судна часть коман­ды Соколов за ненадобностью отправил в Якутск. С ни­ми ушли и промышленные. Нагрузив два десятка оленей пушниной и припасами, покинул острог и Гришка Ба­каулин, превратившийся после гибели Петра и Щипицы­на в угрюмого и желчного молчальника.

Острог в эту зиму стал словно просторнее и тише. Казаки коротали вечера, занимая друг друга разгово­рами.

Конец посиделкам положила весна.

В середине июня просмоленное и оснащенное судно готово было к выходу в море. В носовом отсеке — по­варне — поселился Мята. Средний отсек загрузили при­пасами. Там же размещались нары для казаков. Семей­ка с Умаем попросили потесниться Треску и Буша, шед­ших кормщиками, и перебрались к ним в кормовое по­мещение.

Почти все обученные Треской и Бушем казаки перед отплытием тайно друг от друга заходили к Соколову и просили освободить от плавания. Море страшило их. Не­ожиданно Соколову в уговорах помог Гришка Бакаулин. Вернувшись в Охотск с новой партией товаров, промыш­ленный привез разрешение от воеводы на плавание в Камчатку для торговли в тамошних стойбищах. Угрю­мые и едкие его насмешки над трусостью казаков подей­ствовали, как крутой кипяток. Недолюбливавшие про­мышленного казаки почли за унижение выказывать пе­ред ним свою слабость.

Расставание с берегом было тягостным. Когда подня­ли якорь, миновали опасные бары в устье реки и напол­ненные ветром паруса стали относить судно в море, у казаков побледнели лица. У некоторых текли по щекам слезы. С берега им махали шапками оставшиеся в кре­пости казаки. Семейка, стоя у борта рядом с Умаем, не­отрывно смотрел на кручу, где виднелась кучка прово­жавших Умая ламутов. Там были старый Шолгун, братья Умая, Узеня и между ними Лия, махавшая вслед судну малахаем.

В остроге прощально ударила пушка, и вскоре кре­пость скрылась за выступом мыса.

Море было спокойным. Светило солнце. Судно шло к северу, держась у берегов.

В прибрежных водах кипела шумная жизнь. Чайки, бакланы, морские попугаи, утки покачивались на волнах несметными флотилиями. Свистя крыльями, стремитель­но проносились над мачтами гагары и крохали. Из воды густо высовывались любопытные нерпы, тараща на суд­но круглые глаза. Иногда, ныряя под волну, по курсу судна неслись стада огромных белух. Спины их взды­мались над водой подобно снежным сугробам. Мористее, почти у горизонта, время от времени вставали водяные фонтаны. Там киты шли на излюбленные места паст­бищ — в Пенжинскую губу.

К вечеру ветер посвежел, и на море поднялась круп­ная зыбь. Почти все казаки заболели морской болезнью и пластом лежали на нарах в грузовом отсеке.

Семейка с Умаем страдали от морской болезни не столь сильно. Забравшись в поварню, они уплели по две порции жареной оленины.

— Вам что, вы молодые, — завистливо говорил Мя­та, которого тошнило от одного вида еды. — А я вот эту болтанку не могу переносить. В седле мог качаться хоть круглые сутки, а тут не могу. Должно, заказано казаку море.

Семейка с Умаем вышли наверх. Пройдя по качаю­щейся палубе, они спустились к себе в кормовой отсек. Навстречу им поднимался по лесенке Григорий Ба­каулин.

— Чего этому ворону тут надо было? — спросил, на­супясь, Семейка у Трески, когда крышка люка захлоп­нулась за Бакаулиным.

— Да вот любопытствовал, что у нас за служба, у кормщиков. Спрашивал, тяжело ли с кормилом управ­ляться.

— Знал бы свою торговлю, — буркнул Семейка, за­бираясь на нары. — Чего еще сюда встревает?

Утром зыбь унялась. Казаки высыпали на палубу. Снова, как и вчера, на небе не было ни облачка. Солн­це, отражаясь в воде, слепило глаза тысячами бликов. Слева по борту вдалеке виднелись острые скалы мыса.