Землепроходцы

— То двадцать добрых казаков, — не согласился с ним Колмогорец. — Каждый двоих стоит. Да у тебя в обители почти два десятка своих людей.

— Мои безоружны. Пять пищалей, считая и ту, что ты сегодня привез, несколько пистолей, десяток са­бель — вот и все наше оружие, — подытожил Козырев­ский. — У Петриловского же пушки в крепости. Беда

еще в том, что у нас в обители только две кольчуги. Изрешетит нас Петриловский — через дырки ветер сви­стеть будет. Надо ждать.

— Сколько ждать можно, Иван? И так уже третий год под Петриловским маемся, короста от батогов со спины не слазит. А Петриловский, ходит слух, с Кам­чатки будущим летом в Якутск податься решил с го­сударевой казной и пожитками граблеными. Он что ведь удумал? Разошлет по богатым соболем рекам на всю зиму казачьи отряды, чтоб казаки не только ясак со­бирали, как было раньше, но и к охоте камчадалов по­нуждали. Думает, он за эту последнюю зиму добычу свою удвоить.

— Вот как! — оживился Козыревский. — То но­вость важная. И когда же первые отряды крепость по­кинут?

— А как только ляжет прочный снег. Через месяц.

— Через месяц? Вот и хорошо. Передай Вежлив­цеву, чтобы не попал со своим отрядом ни в первый, ни во второй посыл. Пусть заболеет, что ли. В тот день, когда крепость покинет второй отряд, у Петриловского останется, положим, шестьдесят с чем-то казаков, из них двадцать Кузьмы Вежливцева. Тут мы и нагрянем. Мои монахи безоружны — следовательно, припишем к вашим двадцати только десять. Получается тридцать на сорок. При этом пушкари — как раз петриловские холуи. Стало быть, счет не в нашу пользу. И тут вот что должно разрушить оборону неприятеля. Кто-то из наших — скажем, ты сам — заявит на Петриловского Слово и Дело государево.

— Слово и Дело! — испуганно ахнул Колмогорец, привставая.

— Что, страшно? То-то и оно! Тебе страшно, и Пет­риловскому станет страшно, и всем в крепости. На это я и рассчитываю. Те, кто не очень крепко держится за Петриловского, придут в смятение. А нам только того и надо.

— Все понял, Иван. Рисковое, Иван, дело. Того, кто зря скажет Слово, могут засечь насмерть.

— Смерти боишься?

— Кто же ее не боится? — рассудительно отозвал­ся Колмогорец. — Чать, все ее боятся, все жить хотят.

— А я смерти не боюсь, — побелевшими вдруг гу­бами прошептал Козыревский. — Злоба моя и ненависть к Петриловскому сильнее страха смерти. Если у Кузьмы Вежливцева все казаки смерти боятся, тогда и дело начинать не стоит.

Последние слова Козыревского прозвучали сурово и жестко. Пристыженный ими, Колмогорец махнул рукой:

— Эх, Иван! Пропадать так пропадать! Слово на Петриловского я заявлю сам.

— Пропадать нам не надо, — не согласился Козы­ревский. — Пусть пропадает Петриловский со своими приспешниками.

Колмогорец не зря говорил о всегдашней насторо­женности Петриловского. До начальника Камчатки до­шло, что в отряде Кузьмы Вежливцева зреет недоволь­ство. Однако он не только воздержался от ареста Веж­ливцева, но и решил помочь ему взбунтовать казаков. У него уже давно зрел план сыграть на этом. Он опа­сался, что, когда ему на смену пришлют из Якутска нового начальника Камчатки, тот не преминет отписать в Якутск обо всех казачьих и инородческих обидах. И тогда не почет и сытая жизнь ждут его, а тюрьма и лишение имущества. Небольшой, быстро и решительно подавленный казачий вооруженный бунт был бы ему, Петриловскому, теперь очень кстати. Уж он бы поста­рался заставить заводчиков бунта на пыточных рас­спросах дать такие показания, какие необходимы для того, чтобы он, Петриловский, предстал в глазах якут­ского воеводы и сибирского губернатора находчивым и беспощадным стражем государевых интересов.

Ночью Петриловский вызвал к себе человека, кото­рый первым сообщил ему о недовольстве команды Веж­ливцева. Это был задерганный многосемейный каза­чонка с вечно испуганным, испитым лицом, обтянутым землистой кожей. Казалось, этого человека только что вынули из петли. Землистый оттенок его лица между тем объяснялся очень просто: вот уже пять лет никто не видел этого человека трезвым. Казаки дали ему про­звище «Бражник» и уже забыли его настоящее имя. Бражник, виновато улыбаясь, охотно отзывался на свое прозвище и всем в крепости казался человеком без­обидным.

Комната, в которой Петриловский принял ночного

гостя, была освещена пламенем всего двух плошек, и во всех углах здесь лежал сумрак. Сумрак лежал и на узком, сухощавом лице хозяина комнаты, таился в его глубоко загнанных под лоб глазах. Негромким, но рез­ким голосом посвятил он своего соглядатая в задуман­ный план. Бражнику надлежало всюду высказывать не­довольство жестокостью Петриловского и постараться войти в доверие к Вежливцеву.

Спустя несколько дней Петриловский уже знал о дне выступления казаков.

Накануне бунта из крепости выступил большой ка­зачий отряд, которому по приказу Петриловского сле­довало держать путь на реку Еловку, и в остроге стало совсем пустынно.

На другое утро крепость огласили крики:

— Слово и Дело государево! Слово и Дело госу­дарево!