Земли обетованные

Он долго лежал на полу, собирая остатки сил; на четвереньках подполз к куску черного хлеба, оставленному у двери, но тот оказался слишком черствым, и Игорь не смог его прожевать. Голова как будто весила тонну; нос и ключица отзывались болью при малейшем прикосновении, но, главное, он задыхался и кашлял кровью. Распростершись на полу, он пролежал так, казалось ему, целую вечность – сутки или двое? А может, и больше… В какой-то момент дверь снова открылась, и двое конвоиров поволокли его в комнату для дознания; следователь с голубыми глазами задавал ему все те же вопросы, но Игорь не отвечал.

Какой смысл?

– Мы нашли это в кармане вашего пиджака.

Следователь показал газетный листок, который сунул Игорю в синагоге пожилой седовласый еврей.

– Какая странная идея – писать на газете «Правда»!

И он начал читать – медленно, с трудом разбирая написанное поверх типографского текста: «Передайте моему двоюродному брату Эли Финку, который живет в Филадельфии, чтобы он сделал мне приглашение и подал заявление в посольство. У меня больше нет сил. Умоляю вас. Марк…» Он вопросительно посмотрел на Игоря, ожидая ответа.

– Кто этот Марк? Почему он дал это именно вам?

Голубоглазый слегка кивнул, и агент влепил Игорю оглушительную пощечину, но тот продолжал молчать; за первой пощечиной последовала вторая и третья, которые также не возымели никакого эффекта.

Именно тогда следователь увидел, как на губах Игоря на какую-то долю секунды появилась улыбка: это легкое подрагивание уголков рта было почти неразличимо, но он видел его много раз на лицах людей, которых допрашивал на протяжении долгой службы. И он понял, что допрос продолжать бесполезно, потому что этот упрямец ускользнул от него, он шагнул туда, где разум оказывается вне досягаемости, а тело превращается в инертную, бесчувственную массу. Что теперь делать с этим кретином? Расстрелять? Повесить? Экстрадировать? Но это пусть решают другие.

Наступает момент, когда человек срывается с крючка, не держится за жизнь, которая больше не имеет значения; когда он отказывается от борьбы и готов к смерти. Через одиннадцать дней пыток Игорь достиг этого предела. Он больше не чувствовал страха; паника, охватившая его, когда он впервые оказался в комнате для допроса, рассеялась; несмотря на сломанный нос, вывихнутое плечо, гематомы, распухшие суставы, невозможность дышать, боль отошла на второй план; он чувствовал себя легким, спокойным, свободным от своих палачей.

Вот тогда и возникла у него эта улыбка.

Через два дня его вывели из подвала, втолкнули в машину и куда-то повезли. Стояла ночь. Игорь смотрел в окно и думал, что видит этот город в последний раз. Машина пересекла Неву, и перед Игорем выросла громада «Крестов» – тюрьмы, о которой ходили жуткие слухи. Когда его данные заносили в тюремную книгу, он случайно узнал, что сегодня пятница, 16 июля 1967 года. Это означало, что он провел в подвале КГБ двенадцать суток. Расписываясь в дежурном журнале, он попросил, чтобы его осмотрел врач, потому что чувствовал сильную боль в груди. Надзиратель ничего не ответил. В этой переполненной тюрьме томились двенадцать тысяч заключенных на площади, предназначенной для девятисот человек, Игоря поместили в шестиметровую камеру, пропахшую потом и дымом, где одиннадцать узников по очереди спали на четырех койках. Не отвечая на вопросы сокамерников, он привалился к стене и заснул.

На следующее утро его вызвал конвойный. Игорь подумал, что его отведут в медпункт, но вместо этого он оказался в подвале с черными, склизкими от сырости стенами. Это была трехметровая одиночка с высоким потолком; он лег на грязный матрас и стал ждать. И снова потерял счет времени. Когда заключенный, раздающий еду под присмотром охранника, просунул в окошко миску баланды и кусок хлеба, он спросил: «Какой сегодня день? Который час?» Но тот молча захлопнул дверцу. Игорь не смог удержать миску в руках; она упала на пол. Дважды в день он задавал один и тот же вопрос заключенному и надзирателю, приносившим еду, но те не отвечали. Ему казалось, что его похоронили заживо; временами абсолютная тишина становилась невыносимой. Почему из других камер не раздавалось ни звука? Неужели заключенные умерли? Он взял в привычку напрягать слух, когда слышал скрип катящейся тележки с едой.