Земли семи имён

Шар в ладонях пульсировал и кололся, как клубок шерсти. Хедвика отрешённо вспомнила о том, что шары горячи, почувствовала, как подрагивают пальцы, удерживая подвижную синеву. Она развела ослабшие обожжённые руки, шар упал и мягко покатился по полу, оставляя за собой гаснущую нить.

– Что это? – хриплым шёпотом спросил Файф. Она подняла на него полные ужаса глаза, но вместо лютника увидела лишь съёжившегося испуганного незнакомца в тёмном плаще. Он стоял, прижимая руки к груди, словно хотел защититься или укрывал рану.

– Это шар… Твой… – тихо ответила она, нагибаясь, чтобы поднять пылающий аквамариновый сгусток. Шар был ещё слишком горяч, и ей пришлось натянуть рукава до самых пальцев, чтобы взять его. Превозмогая жар, она протянула шар Файфу.

– На…

Но он, глядя на неё расширившимися, без единого блика, словно высеченными из тёмного адаманта глазами, медленно пятился прочь.

– Возьми! – громче повторила Хедвика, и голос эхом разнёсся по огромной комнате без конца и края. Мир вокруг, покачиваясь, уплывал в пустынные дали, растворялся в мареве, а шар источал уже не жар, а рассеянное тепло. Не колючий клубок, а ласковую птицу теперь держала она в ладонях.

Но вместо того, чтобы протянуть руку, забрать шар, вернуть его на место, Файф метнулся к двери и выскочил за порог. С улицы донёсся тихий свист, следом резко, словно лошадь явилась из ниоткуда, стукнули копыта. Щёлкнули кожаные ремешки стремян, зазвенел знакомый бубенец, и всё стихло не просто тотчас, а мгновенно, словно почудилось. И если бы не теплеющий шар в её ладонях, Хедвика решила бы, что всё приснилось и вот-вот закричит из мастерской Грегор:

– Опять всё на свете проспала, виноградная! Иди-ка погляди, пока не огранил, какой скол на камне чудной!

И она выйдет, оправляя платье, и возьмёт камень с чудно искрящимся сколом в холодные ладони…

Но всё это сказка, нет ни утра, ни Грегора, ни привычной прохлады в готовых трудиться руках. Есть алый блеск очага, синий след на полу да жар-птица в ладонях.

Она стояла ещё невесть сколько времени, без мыслей, без испуга. Душу словно паутиной обволокло.

«Так, верно, чувствуют себя сумеречные воры, когда шар отнимают… – отрешённо подумала она. – А потом паутина патиной оборачивается, и уже не сорвать, не счистить. Навек заклеймён».

Но, наконец, очнулась. Не глядя на шар, переложила его свежей мятой, обернула льняным платком, спрятала в складках платья.

Сколько удастся скрывать от Грегора? Где искать Файфа? Как вернуть шар на место, туда, где он должен в груди биться вместе с сердцем?

И как же сделать, чтобы такой шар неотделим был от человека, как заставить тех, кто может магию из самых сердец своих черпать, делиться ею, – напитать и Грозогорье, и все Семь земель, и каждого, в чьих руках колдовство добром обернётся?..

– Опять всё на свете проспишь, виноградная! Иди-ка погляди, пока не огранил, какой скол на камне чудной!

Хедвика не отозвалась, хоть и не спала с самого света. К полуночи забылась дремотным сном, едва Грегор из дворца вернулся, а как звёзды стихли, очнулась с головной болью, тело словно свинцом налито, а вчерашняя паутина крепче прежнего оплела…

Сны ей снились странные, горячие и тревожные, и звучали в них чужие слова, да только все её голосом. Кричала девушка в сером платье, бежала по лугу на вспышки костров, да ложилась на неё холодная зелёная волна… Металось в печи пламя, гудели ветры, и пальцы во сне болели, иглой исколотые. Пахло сухими травами, чабрецом и полынью… Кланялась в поле рожь, мерцал посреди реки огонь, и в груди было горячо и больно, словно часть себя отдавала, и звенели колосья, и цветы глядели из высокой травы. А потом вдруг встали каменные стены, повеяло горьким, закипела в котле вода, и полетели в неё сухие соцветия, золотое крошево, истолчённый камень…

– Виноградная! – крикнул Грегор, да так и не дождался Хедвики. Отложил лупу, выбрался из-за стола. Постучал к ней, но и на стук никто не откликнулся.

– Виноградная? Всё ли хорошо? – позвал он.

Тишина.

Приоткрыл дверь, а она стоит у окна и будто его не слышит. Смотрит в никуда, глаза беспросветные, а щёки что белила.

Не был бы мастер мастером, если бы не догадался.

Ни слова не сказал.

Каждый на сумеречную тропу по-своему и в свой час ступает. И если уготована тропа эта – не миновать.

* * *

Мелькнула неделя, от Файфа не было ни весточки, ни письма.

– А чего ты хочешь, коли он в горы отправился? – искоса глядя на неё, как бы невзначай спросил мастер. – Теперь нескоро появится.

Хедвика кивнула и незаметно проверила, на месте ли лютников шар. Всю неделю она носила его с собой, пряча в складках платья, боялась оставить и на минуту. Поначалу шар жёгся, но с каждым днём тепло утихало – а может быть, она, сама того не ведая, роднилась с чужим колдовством. К ночи шар часто вспыхивал и пёк даже сквозь плотную ткань, но всплески эти становились всё реже, а к концу недели совсем растаяли, стихли. Когда в темноте своей комнаты, зашторив окна и заперев дверь, Хедвика вынимала шар, то видела только слабое голубое свечение с серебряной искрой внутри.