Земли семи имён

Сумерки сгустились, будто кто окунул широкую кисть в чернила и провёл ею по тому стеклу, сквозь которое глядим на мир.

Хедвика улыбнулась и притаилась за корягой. Вокруг кружили первые зимние бабочки. Вверх по ручью верхом на лошади ехал высокий путник в тёмном плаще. Из-под капюшона выбивались светлые пряди, на шее тускло поблёскивал похожий на ключ оберег. Что-то почуяв, путник натянул поводья, и лошадь послушно остановилась. Он прислушался, огляделся по сторонам; когда в упор глянул на затаившуюся за корягой правительницу Грозогорья, она наконец рассмотрела его глаза, пшеничные, абрикосовые, цвета соломенной песочной дымки, раскосые и широкие.

«Статный, серокудрый, золотоглазый…»

Он спешился и подошёл к прибрежным кустам.

– Некогда разговаривать. Если хотите спастись, садитесь на лошадь впереди меня. До зимы несколько часов. Мы успеем уйти из низины.

«Здравствуй…» – ласково подумала она, обращаясь к Акварели.

Несколько минут скакали в молчании. Солнце за спинами стремительно заходило; четверть часа – и листья обратились чистым литым золотом. Где-то там, впереди, за Траворечьем и оврагом, их ждали Грозогорье и Семь земель, странствия и страхи. Но ещё прежде, за лесом, вокруг и повсюду, ждало Семиимённую безлюдное душистое поле, в котором широкими волнами ходили большие ветры.

Часть II. Не торопи реки́

1. А будет тебе здесь сказка…

– Куда ты меня везёшь?

Берега́ будто ждали голоса. Молвила слово – готовься к сказке! По злому волшебству по реке побежала рябь, с устья пришли крутые волны. Небо глянулось в плёс, как в зеркало, набухло огненной полосой. Скрип вёсел, горькие капли по воде, шелест по берегам, перламутровая пена… Многоголосое пение из-под цветущих волн.

– Куда ты меня везёшь?! – крикнула Имарина, бросаясь к краю лодки.

Молния, словно вилами, ударила в воду по обе стороны старой кормы. Замерла вода, обратившись зелёным льдом. Глухо стукнули о лёд деревянные вёсла. Оглянулась – а кормчего как не бывало.

Пение из-под воды гудело тяжёлой дрожью, скрипел от гула зелёный лёд. Трепеща, Мара вскочила в лодке; качнулась лодка.

Опустила глаза – из-подо льда глянули антрацитовые очи на белых лицах, взвились косы-водоросли, блеснула чешуя.

– А-а-а-а-а!

Крик, как от зеркала, ото льда отразился, речные оковы лопнули, и лодку понесло вниз, да так, что ветер вмиг разметал по щекам слёзы да волосы. Словно щепка, неслась лодчонка по вскипевшей ледяной реке, следом змеились лунные травы, вспыхивали по берегам золотые монеты купальницы.

Мара вцепилась в уключину, обмирая от ужаса. Ветер остужал крик, в лицо бились брызги, а по бокам серебряные хвосты резали деревянные борта. Хотела кричать, да не могла и звука выдавить, а подводное пение крепчало, душило, и уже не отдельные колокольцы, а целый хор вёл изумрудную балладу.

Наконец река вынесла лодку в грот. Течение смилостивилось, ветер поутих, одни золотые огни вспыхивали да гасли в сумраке ясеня и тростника. Волна ударила в борт да, не опав, застыла стеклянной ракушкой, речной чередой.

– Сойди с ладьи… Сойди! Ладью оставь…

Призывно плеснула волна. Не дыша, Имарина выглянула за борт. Вскрикнула, отпрянув обратно, в глубину лодки. Закрыла глаза, замерла.

Нет ничего. Ничего нет. Пропади.

Ни песен, ни водорослей, ни сверкающих султанитов[4] под льдистым блеском. Ни лодки, ни голосов. Ни реки́, ни грота, ни рук, что тянутся к ней, ведут по коже мокрым шёлком, влекут за собой…

Пропади всё!

– А-а-а-а!

И снова ушла тишина, хлынул рокот, полилась в уши песня, вода вокруг закипела цветами и чешуёй. Толпа русалок – не сосчитать – смеялась теменью, змеились волосы, щурились антрацитовые глаза.

– Уйдите! Прочь!

Русалки только пуще захохотали, протягивая руки, плеща ледяной водой.

– Иди с нами по добру! Сам Речной Гость тебя зовёт!

Брызги пахли тиной, туманом, рыбой, грозовыми травами. Кружило, вьюжило перед глазами, и зелёная тьма смыкалась, завязывала в узел водоросли, мысли, русалочьи голоса…

– Оживёшь русалкой на дне!

Вокруг Имарины остыл свет, загустел мрак, умолк воздух, а шёпот русалок вспыхнул жемчужной нитью, атласной сетью обвил руки, потянул вниз.

…скользит шёлк, жемчуг падает, изумруд…

Вот она стоит в лодке, а вот уже ступает на зыбкий малахит волны.

…косы долгие, песни звонкие, раковины голубые, бьётся вода…

Река расступается, опускается, плещется, принимает её, оплетает травяным кружевом…

…волны, огни, травы…

…смыкается над головой.

Невиданным цветком расплескались волосы, блеск затих высоко над нею, и тьма, только тьма за левым плечом, а по правую руку…

Хоть и говорят, что сказка, а вот он, стои́т, глядит на неё опаловыми глазами, и в зрачках танцует море, и реки текут по венам, и руки ткут по венку из водорослей для каждой, кого привели русалки.

Речной Гость.

В волосах пряди инея, в прищуре серебро, на устах усмешка. Склонил голову, протянул венок.

– Утянул ко дну твоё тело, Мара, задушу и душу и очи тьмой затяну, дай только время, время да море, море да юдоль ты себе сама выбрала!

– Не выбирала юдоли! Не плыла к тебе!