Земли семи имён

Эхо улыбнулась, раскачиваясь, оттолкнулась от ракушечной мозаики и полетела вверх. Жемчужным облаком вилось вокруг неё платье, зеленью отливала кожа, острее стеклянных кораллов жёг взгляд.

– Будь готова…

– Я готова, – прошептала Мара и бросилась следом. Вцепилась в серое платье, в серебряные волны, в отцветшие волосы и закричала на всю реку: – Отдай! Отдай платье! Я Эхом уплыву отсюда, а ты оставайся!

Исступленно рвалась Имарина, тянулась за Эхом, а Эхо взлетала, как только они умеют, и уже светлела вода, перламутром сменилась закипь, потеплели струи, и до новорождённой луны рукой подать…

Серые кружева спутали руки, травы оплели мысли, и снова речной дурман подёрнул всё вокруг, точно как три ночи назад, когда под сказки Речного Гостя погружалась она в ил, увязала в песке, тонула в водах и водорослях.

Раковины шумели морскими песнями, когда Мара очутилась на дне, и умолкли, лишь когда к ней вернулась память.

Над головой чернели своды воды, пустые, холодные, всё ещё безмолвные. Эхо уплыла, а русалок до солнца река не примет… Густая тьма разливалась вокруг, и только перед самым лицом Мариным теплился золотой огонь.

– Беспокойною русалкой станешь, много чаш тишины осушишь, – молвил Речной Гость, заслоняя ладонью огонёк. – Не нравится тебе у меня?

Имарина поглядела на свои ладони: изрезаны ракушками, обвиты стеблями. Тихая вода вымывает кровь, струи стелются, распускаются алыми цветами. Слабее и слабее алый, словно кровь с водой мешается.

– Скоро совсем обратится зеленью, – кивнул Речной Гость. – Русалочьи цвета – холодные, русалочьи цветы – закатные.

– А огонь как же? – указывая на золото за ладонью Гостя, тихо спросила Имарина.

– Так это твой огонь, первый лист с твоего дерева. У людей на сердце деревья шумят – у кого чёрное, у кого молодое, у кого осеннее. На берегу, на родине моей, среди гроз да гор деревья эти шарами синими величают. А у русалок ни сердце, ни шар не бьются, дерево не шепчет – листья опали в озеро.

Он провёл рукой, и тёмное озерцо легло перед ним – не шире луны в плёсе. Дрогнула ладонь – золотой огонёк скользнул на чёрную гладь. Покачался раздумчиво, медленно погрузился в глубину.

– Первый лист твоего дерева, – повторил Гость. – Много их на твоей рябиновой иве, но как последний в озеро упадёт, так и станешь настоящей гостьей моей.

Имарина хотела было спросить, что за рябиновую иву на её сердце он разглядел, но умолкла: ещё один золотой огонь опустился в озеро.

– Тёплая была бы у тебя осень, широкая да полная сил. Но вместо осени будет тебе бесконечная вода, и листья твои погаснут…

Заворожённо глядела Мара, как и впрямь, один за другим, слетают на поверхность чёрного озерца, утопают и гаснут в пучине тёплые листья.

Она протянула руки. Чёрное озеро обожгло.

– Осторожнее, милая моя гостья. Дерево твоё ещё не мертво, сердце ещё горячо. Не минуты, не дни нужны, чтобы его охладить…

Позабыв жар, Имарина тронула золотой лист. От касания по хрупким жилкам побежала изморозь.

«Изморозь в озере… Возможно ли?..»

Лист, светлея, ушёл в глубину. Провела рукой над озёрной гладью – все листья побелели. Запустила обе руки в озерцо, в горячую воду, к ледяным листьям. Застучало, забилось не то в висках, не то в груди…

– Слышишь, как сердце звенит? Сердце твоё – листья в озере. Покуда все не погаснут, ты к нему привязана! Не уплыть, не взлететь, не убежать, век вековать будешь с нами, милая…

2. Ты станешь рекой

– Погляди на себя.

Кожа мраморная, веснушки да румянец под водой сошли: солнцу в реку не нырнуть. Руки тонкие, пальцы хрупкие, длинные, всё больше на русалочьи похожи. Ногти что перламутр. Глаза что искры на белом бархате.

Прежде Имарина думала, у русалок глаза прозрачные, речные. Нет.

Светлые глаза у тех, кто в светлых ручьях живёт. На Зелёной Реке русалки черноокие, длиннокосые. Косы с каждым днём тяжелеют, глаза каменеют. Скоро сверкнут углями, заблестят антрацитами.

– Ощути внутри ре́ки.

По коже-мрамору тянутся мятные жилки, вьются венами узкие холодные ручейки. Кровь стынет, светлеет, медленнее бежит. Русалочья кровь – тихая река.

– Холода не чувствуешь.

Вода вокруг зелена, ледяна. У самой поверхности шепчут тёплые волны, а на дне бьют ледяные ключи. В первые ночи Мара мёрзла среди ракушечника в стылых вихрях. А теперь холода не чувствует, кожа бела, что листья в озере, глаза что рыбий прищур.

– Время остановилось. Ни ночи, ни старости.

Вёсны только косы русалкам отращивают, очи тьмой топят, а больше ничто не меняется. Наверху отцветают ивы, шумят ясени, спеют яблони, осока идёт в рост, а внизу, под речной печатью, тишина да безвременье, да шёпоты, да одна тихая песня. Вечная весна, ни ночи, ни старости.

Русалки за год на двенадцать ночей, что на берегу проводят, старше становятся, а Имарина и вовсе застыла: с тех пор, как миновала в лодке русалочий грот, ни глотка воздуха не вдохнула. Время остановилось.

– Сёстры вокруг. Песни звонкие. Травы речные.