Земли семи имён

Травы путают руки, путают мысли. Вода тиха, глубока, прозрачна, а в мыслях ни ясности, ни надежды. Только каждую ночь качается, скрипит уключинами в Мариных снах старая деревянная лодка, что принесла её на Зелёную Реку.

– Руки нежные, руки сильные и холодные.

Глаже фарфора, белее снега, нежные, что вишнёв цвет. Сильные, гибкие, воду отталкивать и сквозь пропускать научились, чтобы лететь быстрее реки, поперёк течения. Ледяные, хрустальные, чётче с каждой луной проступают реки вен под яблоневой кожей.

– Ни страха, ни горя.

Только тот видел дно, кто однажды уже тонул. На дне ни страха, ни горя, лишь вечная тишина да темнота и сырость. Шторма сюда не доходят, не слышно, как дуют ветры, как ходят бури. И плывут корабли мимо… И не слышат люди русалок, и не верят люди в речных гостий.

– Нет тебя для тех, кто по траве ходит.

Вспыхнул в памяти васильковый взгляд, укололо сердце.

Речной Гость умолк. Улыбнулся янтарными глазами, махнул ладонью по чёрному озеру – белые листья опустились на глубину, исчезли.

– Скоро и ты исчезнешь… Станешь рекой. Станешь гостьей моей настоящей.

На тринадцатую луну отпустил Гость Мару на берег. Ночь выдалась белой: солнце молодому месяцу помогло, да перестаралось, ни часа тёмного не было. Речные гостьи в светлых, что алебастр, платьях одиноко зоревали на прибрежном лугу, на травяном поле. Люди в белую ночь заперли двери, затворили ставни, ни костров не жгли, ни на реку не ходили…

– Потому ты меня отпустил, что знал – никого на берегу не будет?

Гость склонил голову к плечу, улыбнулся, подал ей нитку речного жемчуга:

– Надень. К платью твоему подойдёт.

Имарина тронула протянутую нить, поднесла к глазам, пригляделась. В каждой бусине ядрышко, словно крупинка снега.

– Узнаёшь? Это листья твои, что за год в озеро опали, побелели да на дно ушли. Возвращаю тебе.

– На что мне мёртвые листья? Оживи, тогда и отдашь!

– Не по сердцу мой подарок? Так брось в реку.

Имарина размахнулась и швырнула бусы в волну. Вспенилась вода, глотая жемчуг, а как успокоилась – пошли по зелени белые гребешки, поплыли серебряные кувшинки.

– Летние цветы, летние листья твои, – кивнул Речной Гость. – А платье Эха рано надевать, коли мои дары не бережёшь. Подарю платье – а ты его разорвёшь. Кто станет стараться ради лохмотьев.

Мара глядела молча; глаза слезами кололо; внутри словно волна горячая поднялась. Гость улыбался, щурился.

– Гуляй до света, а там возвращайся, будет что тебе показать. Да не гневись, сама виновата.

* * *

На рассвете по щекам брызнуло золото, вмиг высыпали веснушки. Укрывшись за папоротником, Имарина глядела на мавок, что сидели в траве на лугу. В сером, с земляничной окаёмкой свете все они казались юными – не девушками даже, детьми. Река скрадывала русалочьи годы, но солнечный свет иссушал нефритовую зелень лиц, гладил широкой ладонью волосы, обращал тёмные косы льняными, человечьими.

По солнцу русалки возвращались в объятия реки теми, какими впервые спускались под тёмные своды. Сколько раз ни надевали пёстрые да белые платья мавок, сколько ни реяли по травам наядами, сколько ни плели венков в обликах берегинь – каждый рассвет после новолуния пили заново и до дна чашу грусти по земле, по берегу, по небу, которого из реки ни достать, ни вдохнуть…

Имарина отвела руками сухой камыш, отодвинула осоку, порезалась: кровь по коже скользнула алая, но опусти руку в реку – выцветет, посветлеет, рассеется в прибрежной ряби.

– Есть что показать тебе, непокорная гостья. Не мешкай, – позвал из глубины Речной Гость. Мара и рада бы ослушаться, да поднялась волна и укрыла её стеклянной густой паутиной. Миг – смыло с глаз берег, и снова лишь ледяная зелень кругом, и опять теснит, печёт на сердце.

– Человечье сердце не в один день остывает. Скоро последний лист упадёт, скоро перестанет греть-гореть твоя любовь да тревога. А пока погляди. Может, этим получится тебя развеселить, несмеяна?

Новой волной плеснули серебряные нити, и вот уже другая речная заводь перед нею.

Имарина огляделась: никогда ещё не доводилось ей бывать в этом месте. Течение тут было жарче, водоросли сплетались спиралями, качались вместе с рекой, срывались с камней, уплывали вдаль… Закружило перед глазами, зазвенела в ушах вода. Спуталась зелень, расцвела бирюзой, голубизной, пурпуром…

– Погляди.

В пёстрых вихрях Имарина увидела перед собой Речного Гостя. Очи, ясный аквамарин, впились в её лицо, точно вобрать хотели. А руки, словно сами по себе живут, чертят по воде колючий узор…

– Что ты делаешь?..

– А ты попробуй сама, – сощурился он; в уголках глаз спряталась тёмная улыбка. Скользнул рукой по её запястью, сжал: давай!

Она нахмурилась, повела ладонью.

И растеклось по жилам тепло, позабытое за тринадцать лун.

Вздрогнула от надежды, от жара: в долгом холоде даже капля тепла жжёт.

– Веди, – велел Гость, касаясь её руки. – Веди за мной!

И она послушалась, повела рукой, очарованная теплом и шёпотом, похожим на шелест трав.

– Видишь?

Нет, ничего она не видела, кроме холодной воды и серебряных бликов на дне. Слепо плыла, опьянённая, отогретая…