Земли семи имён

– Отчего у запруды не плаваешь? – спрашивал её Речной Гость, протягивая белое платье по новой луне. – Плыви сегодня, а хочешь, берегом иди. Места там лунные, черёмуховые, кроме тебя, никого и не будет – мавки к людям пойдут через костры прыгать. А коли боишься, что русалки с Чёрной Реки тебя увидят, позабудь об этом. Покуда о них не думаешь, им до тебя не дотянуться. Не видят тамошнего зла те, по чьей крови тепло ещё ходит. А ты спишь до поры, стынешь, прячешься да ждёшь их, сама себе о том думать не веля…

Имарина ни слова в ответ. Прижала к себе платье, уплыла за зелёные камыши, а Гость растворился, как всегда, смех колокольцами рассыпав.

Утихли колокольцы, тогда только осмелилась Мара уйти – не к берегу, не к зеркалу, а впервые с того раза на луг. Шагнула в запахи трав и сосен, опустила платье среди цветов, шепнула стеблям обвиться вокруг, укрыть да спрятать, да тотчас ушла обратно – в пустоту, в тишь новолунной речки.

Платье, когда человеком обратится, ей ещё пригодится. И никому о том знать не следует.

Да только хотела – не хотела, волей-неволей, а занесло её сильной водой к зеркалу. Течение закружило, увело на дно ветви приречных ив, выстелило реку крутыми волнами. Имарина, словно щепкой, как в первую ночь, качалась в речных руках, плыла в потоках. Тут и там мелькали стаи золотистых рыб, вились речные цветы…

И вдруг стихло.

Вода остановилась, а прямо на неё выглянула рама, словно из белых стеблей сплетённая.

Пришёл час – глядись.

Имарина подплыла ближе. Плеснула на неё чёрная вода. Зеркальная гладь заполнилась, сгладилась дрожь, и вот уже глядит на неё с той стороны, с Чёрной Реки лицо.

Чьё лицо?

Моё ли?..

Не думай о чужаках, плыви прочь, на ту сторону, через тёмные зеркала, к сосновому лесу…

– Уплывёшь – навсегда русалкой останешься.

Рассмеялся Гость, что серебро осыпалось.

– Моею быть перестанешь, милая, и к своему любимому не вернёшься. Платье небось для него бережёшь?

– Не верь, – шептали русалки из зеркальной глубины; воздух рябил от их тёмных рук, тихих слов. – Не верь. Лжёт Речной Гость, лжёт дудочник, на то он и гость, не хозяин…

Клокотала вокруг зеркала вода, пенились широкие гребни, стрекотали, звенели чёрные струи.

– Не верь!..

– Уйдёшь – век вековать темноокой, долгокосой…

– Не верь!

– Навеки!

Вода толкнула в спину, Мара вскрикнула, страшась встречи с ледяным стеклом…

Но не было встречи. Окатило тёплой волной, обожгло криками слух, потянуло вперёд, знакомая трава обвила руки…

От страха открыла глаза, а вместо чёрного омута позади себя увидела хвойный лес, а перед ним поле, а над полем солнце встаёт.

– Ну? Готова от этого навек отречься?

Оттолкнула раму, сморгнула чёрные слёзы, упала в реку, пошла на дно.

– Дорога́ тебе Зелёная Река стала, коли уходить не хочешь, коли мне веришь… Не ведаю о русалках зеркальных, но ходят по ручьям сказки, будто они в зеркалах способны время вспять оборачивать, что воду в реках, что листья в руках…

– Отчего не отпустил меня к ним? – в отчаянии шепнула Имарина, закрывая лицо ладонями нефритовыми, холодными.

– Разве я не пускал? – рассмеялся Гость. – Я обещал, что луга моего да друга своего больше не увидишь, коли к ним уплывёшь. Сама выбрала мне верить, а не чёрным призракам… Дорога́ тебе Зелёная Река стала, коли мне веришь!

* * *

По осени над рекой ходили сизые туманы. Золотое усталое солнце гладило волны кварцевой ладонью, редкий дождь красил лиловым и сливовым. Закаты стояли такие, что по эту сторону выплывали к берегу любоваться русалки, по ту – выходили люди. Глядели на небесные кружева, ткали тихую грусть…

Имарина трижды надевала белые платья, трижды гуляла по берегу. На четвёртую луну загулялась, задумалась, оглянуться не успела, как за деревьями мелькнули тёмные соломенные скаты крыш, солнце брызнуло первой искрой, а в ушах прошелестел Речной Гость:

– Поспеши возвращаться, милая. Светает.

Шла к реке нехоженой тропкой, оскальзывалась на рассветной росе; холодно и свежо было осенними зорями. Крепкой сладостью пахли последние цветы, пряно и влажно шумели травы, а пуще всего, густым настоем, зная скорую смерть, дышал белый снежноягодник. Палой листвой, полынью, печалью, первыми заморозками веял. Запах угасания, тихого сна запах.

Как ни близко было солнце, как ни страшилась мавка Мара его лучей, закрывавших дорогу что в реку, что на берег, не удержалась, на долгие секунды замерла в зарослях снежноягодных у самого речного откоса.

В воздухе встала кристальная, солёная тишина. Впереди, далеко за полем, замер в преддверии утра лес.

Дойти ли ей когда-нибудь до сосновых стволов, услышать ли, узнать позабытый голос?..

– Нет.

Чего ждать, зачем речную жизнь влачить от луны до луны?

«Будь готова уйти в любой момент».

– Я готова, – прошептала Имарина.

Медленный луч, первый, слабый, перевитый сумеречной каймой, скользнул по лицу. Косы расплелись, путаясь в ветвях и ягодах, пряди посветлели, словно тёплые рыжие лепестки гербер опустились в волосы последним прощанием лета, приветствием осени.

– Поспеши, Имарина!