Земля 2.0 [сборник]

Большая пустошкура задавалась вопросами. В ней было очень много вопросов. Она хотела узнать как, и почему, и зачем. Хотела посмотреть на червячков и понять, как они сплетаются. Обнаружив это, Я вздрогнул. Удивление. Большая пустошкура, которая уже начала меняться после зова Я-Каа, но еще не замечала этого, хотела изучать Я! Забрать часть Я? Уменьшить МОЕ? Вот это, эта… «игла» — она нужна, чтобы воткнуться в Я? Чтобы сделать боль? Наверное, решил Я, это Страх приказывает большой пустошкуре делать больно. Страх хочет, чтобы древодом высох, а все пустошкуры, уже мертвые, поселились внутри него. Чтобы они стали ИМ. Но будет не так.

Пока Я-Каа продолжал заполняться образами и знаниями, Я-Тигр поднял Манишу. Маниша была хороша. Гибкая, сильная. МОЯ. Она кралась в ночи, словно самка Я-Тигра, шаг за шагом приближаясь к ничего не подозревающему Страху. А затем, схватив дымовую трубку со спящими пчелами («Винтовка», — подсказал сытый Я-Каа), с размаху ударила Страх по затылку.

* * *

Он долго не всплывал из небытия. В небытии горел костер, вокруг него плясали голые обезьяны по имени Бандар-логи. Няня гнусавым голосом читала сказку про то, как детей капитана Гранта схватили каннибалы. Каннибалы и были Бандар-логи. Каннибалы хотели съесть маленького Гудвина. Няня схватила своего воспитанника за шкирку и, держа над костром (пятки тут же начали поджариваться, и запахло горелой плотью), спросила: «Как ты посмел меня утилизировать?!» «Но это все мама!» — попытался возразить Гудвин, однако няня, сердито фыркнув, разжала пальцы. И он полетел в оранжевый злой огонь.

Гудвин рывком вырвался из дурного сна — и понял, что сон не кончился.

Оранжевое пламя плясало по стенам палатки. До Гудвина не сразу дошло, что это свет фонаря, и пляшет он всего-то в машинной имитации язычков огня, колеблемых ветром. Ветер тоже был. Он ухал, стенал, несся где-то снаружи, над саванной, он рвал и пинал палатку, как раздраженный прохожий, пинком откидывающий с дороги пакет с мусором.

Что-то было еще. Взгляд. Туземка. Туземка смотрела из темноты в углу палатки. Гудвин с трудом повернул голову, но в углу палатки сидела Маниша. Его Маниша. В оранжевом свете фонаря глаза ее казались почти черными, с рыжими костряными искорками. Она сидела на корточках, обняв руками колени, и молча пялилась на него, Гудвина.

— Мани…

Гудвин осекся. Собственный голос предал его и ударил по вискам, по затылку так, что Гудвину снова пришлось зажмуриться. Когда он открыл глаза во второй раз, то увидел Борового. Ветеринар вел себя странно. Он стоял, покосившись набок, опираясь всем весом на левую ногу, и тряс головой, словно хотел вытрясти воду из уха. Почувствовав взгляд Гудвина, Боровой обернулся к нему. Предприниматель вздрогнул. Глаза Борового, прежде серо-голубые, тоже как будто почернели из-за расширившихся зрачков.

— Дафнии, — сказал Боровой.

— Что?

На сей раз боль была уже поменьше, терпимая боль. В затылке глухо пульсировало.

— О чем вы говорите? Что произошло? Почему я…

Гудвин опустил голову и только тут понял, что связан. Руки и ноги были стянуты тонким пластоцитовым тросиком, который охотник собирался использовать для того, чтобы подтянуть на дерево необходимое оборудование (если, конечно, придется карабкаться наверх). Это было странно. Нелепо. Зачем связывать его тросом? Даже если оставить в стороне вопрос, зачем его вообще связывать, у Борового был парализатор. Обездвижить им человека гораздо легче.

— Съесть, — отчетливо произнес ветеринар.

— Что? — повторил Гудвин.

— Оно говорит вас съесть.

Гудвин так удивился, что даже не особенно испугался. Этот мерцающий свет, мечущиеся тени, осунувшееся, резко очерченное лицо Борового с дергающейся щекой… все это казалось лишь продолжением сна. Вот если бы еще не Маниша. Гудвин обернулся. Маниша по-прежнему сидела в углу, беззвучно шевеля губами.

— Что вы с ней сделали? Отпустите меня. Вы ненормальный!

— О да, — гнусно ухмыльнулся Боровой. — Я определенно схожу с ума. Эта тварь роется у меня в голове, как в собственном кармане. И постоянно подсовывает дафний. Ему, видите ли, интересны дафнии.

— Кому?

— Он зовет себя «Я». Но, согласитесь, я не могу называть его «Я», ведь я это я!

Тут Боровой захихикал с самым безумным видом.

— Вы спятили. Развяжите меня немедленно!

Гудвин дернулся, но был вознагражден лишь острым приступом головной боли.

— А на вас не действует, да?

Боровой преодолел разделявшее их расстояние в два длинных шага и склонился над своим пленником.

— Не действует. Ну да. Вы натурал. Вам никто ничего не ушатывал. Все дело в червяках.

— В каких червяках?!

— А, это он так называет гены. Путает образ генов с мейотическими хромосомами. Он не очень эрудирован, правда, но жутко силен. Видите ли, у меня не было двадцати поколений натуральных предков. То есть были, но они жили в грязи Коста-Рики…

— Вы же русский!