Земля бизонов

— А также — граница, которую мы не должны пересекать, — пояснил его товарищ. — Это копье говорит о том, что они не двинутся дальше того места, где оно воткнуто, но если мы вернемся, то нас убьют. Причем неважно, вернемся ли мы с огнем, что означают красные перья, или без него, что означают белые.

— Утро вечера мудренее... — заметил Сьенфуэгос, извлекая из кожаного бурдюка кусочки мяса, чтобы зажарить их на костре. — Мне нет никакого резона возвращаться, но эта предполагаемая граница вынуждает нас идти на запад.

— А почему не на север?

— Ненавижу север! — сердито бросил канарец. — Сдается мне, в этой проклятой стране на севере зимой творится что-то вроде того, что Ингрид рассказывала мне о Германии: снега по самые уши и холод, от которого яйца смерзаются.

— Ну, за этим не надо идти на север, — убежденно заверил Андухар. — Снег на моей памяти и здесь выпадал сотни раз, а ветра дуют такие, что птицы на лету замерзают.

— А когда шел снег, тебя тоже заставляли спать под открытым небом? — спросил потрясенный канарец.

Его спутник не ответил не сразу — лишь сунул в рот аппетитный кусочек жареного мяса и принялся жевать. Наконец, весьма неохотно, он все же признался:

— За исключением тех случаев, когда мне приходилось совокупляться с какой-нибудь старухой.

Сьенфуэгос аж поперхнулся при этих словах, а глаза его стали размером с блюдца. С трудом прокашлявшись, он еле выговорил:

— Ты хочешь сказать, что...

— ...что они использовали меня не только как рабочую лошадь, но и как племенного жеребца для старух? Ну разумеется! Именно так.

— Просто не могу поверить!

— Веришь ты или нет, а так оно и было. И уверяю тебя, среди них была лишь парочка вдов средних лет, а все остальные — вонючие старые ведьмы, от одного вида которых меня тошнило.

— Как же тебе тогда удавалось исполнять мужской долг?

— Закрыв глаза. Больше мне ничего не оставалось, ведь если мне не удавалось им угодить, они царапались до крови. Но к счастью, в их распоряжении был более действенный способ получить свое.

— Что еще за способ? — поинтересовался канарец.

— Когда у меня не было сил, они хватали мою штуковину, засовывали ее в рот и целыми часами стонали и пыхтели. Когда я уже не мог сдерживаться, а им хотелось, чтобы это длилось как можно дольше, они собирали мое семя, мазали им у себя внутри и этим доводили себя до экстаза.

— Вот шлюхи-то!..

— Твоя правда: все они шлюхи.

— А я-то думал, что все эти мерзкие штучки более свойственны утонченным и порочным культурам, чем примитивным народам.

— Ошибаешься! — поспешно ответил Андухар. — В Кадисе нередко можно встретить блюда и кубки с античной росписью, и уверяю тебя, на многих рисунках древние греки и финикийцы занимаются теми же вещами, что и здешние индейцы.

— Вот черт!..

— И не говори...

— И часто тебя заставляли это делать?

— Обычно — два или три раза в неделю, если, конечно, назавтра не предполагалось идти на охоту. Уж тут мужики были непреклонны. Ясное дело, если бы я всю ночь резвился, то наутро был бы ни на что не годен, — Сильвестре Андухар на миг замолчал и тут же добавил: — Вообще-то когда воины отправляются на поиски стада, они не прикасаются к женщинам. У них считается, будто бы бизоны чувствуют запах женщины и пугаются.

— Какой вздор!

— По большому счету, не есть мяса во время поста, даже если умираешь от голода — такой же вздор, — спокойно ответил тот. — Вопрос привычки.

— Твоя правда, хотя сам я никогда не соблюдал постов.

После ужина они почувствовали себя слишком уставшими, чтобы продолжать путь неведомо куда, а потому решили заночевать под открытым небом. Андухар тут же воспользовался подходящим моментом, чтобы расспросить своего спутника:

— И все же, как ты здесь оказался? В Санто-Доминго о тебе ходили легенды, а потом рассказывали, будто ты уплыл на какой-то остров у берегов Кубы.

— Так оно и есть.

— А что было потом?

Канарец вкратце рассказал о своих приключениях: от злополучной рыбалки до того дня, когда он вызволил своего нежданного товарища из индейской деревни. Когда он закончил свой рассказ, Андухар лишь присвистнул:

— Мама дорогая! Так тебя укусила ядовитая рыба? Вот ведь не повезло!

— Куда уж хуже!

— Но все же я рад, что это с тобой приключилось, ведь иначе я бы так и остался в плену у этих проклятых выродков, пришлось бы до самой смерти служить им и жевать шкуры.

— Жевать что? — не понял канарец.

— Шкуры... то есть, кожи. Их женщины целыми часами жевали бизоньи шкуры, и я вместе с ними. От жевания шкуры становятся мягкими и эластичными. И в итоге к тридцати годам мало у кого из женщин остается хотя бы несколько зубов.

— И тебя тоже заставляли это делать? — ужаснулся канарец.

— Не переживай, — ответил тот. — Жевание бизоньей шкуры хотя бы притупляет чувство голода, так что я относился к этому спокойно, а что касается моих зубов, то все они целы.

— Боже, подумать страшно, что тебе пришлось пережить!

— Ты даже не представляешь!

Какое-то время они еще поболтали, но скоро усталость взяла своё и обоих сморил сон.

8