Земля бизонов

— Никоим образом! — заверил Андухар. — Хотя, не скрою, есть у них такой обычай: спустя три или четыре года после смерти родственника — а надо сказать, покойников они не зарывают в землю, а поднимают высоко на столбах, чтобы не добрались койоты — они возвращаются на кладбище, сжигают останки, растворяют в воде пепел и пьют эту воду. Считается, что таким образом к ним переходят доблести предка.

— А если у него не было никаких доблестей?

Андухар немного помолчал, поедая сочную форель, а потом озадаченно взглянул на Сьенфуэгоса.

— Что ты хочешь этим сказать? — хмуро спросил он.

— Я знаю очень мало покойников, чьи достоинства хотел бы унаследовать, — ответил канарец. — Пожалуй, лишь пепел Алонсо де Охеды пришелся бы мне по вкусу, да продлит Господь его годы!

— Даже не напоминай мне об Алонсо де Охеде! — простонал Андухар. — Я собирался поступить к нему на службу, когда его назначили губернатором Кокибакоа, но в последнюю минуту чертов Дорантес втянул меня в эту дурацкую авантюру, отправиться на поиски источника Вечной молодости.

— Асдрубаль Дорантес?

— Он самый. А ты что, с ним знаком?

— Нет, я лишь наткнулся на его могилу.

— Его укусила гремучая змея, его невозможно было спасти. Он был хорошим парнем, мы знали друг друга с детства, но я никогда не прощу ему, что втянул меня в это дерьмо.

— Думаю, это дерьмо все же лучше, чем могила, — заметил канарец. — В конце концов, никто бы не втянул тебя в это дерьмо, если бы ты сам в него не полез.

— У меня были причины, чтобы в него полезть, — тихо ответил Андухар.

— Какие?

— Дело в том, что мой отец был добрым человеком, и дела его шли настолько успешно, насколько это возможно в таком порту, как Кадис. Вот только у него было шестеро детей от законной супруги и еще восемь бастардов от двух служанок. Так вот, чтобы тебе было ясно, я — как раз один из этих бастардов, самый младший, а потому мне доставались пинки и колотушки от всех обитателей нашего громадного особняка, а было их не счесть... — Сильвестре Андухар сплюнул и добавил: — Самое лучшее, что отец для меня сделал — разумеется, не считая того, что помог мне появиться на свет, да и то не могу сказать, хорошо это для меня или плохо — так это отдал меня в обучение к священнику, который приходил трижды в неделю, чтобы обучать четырнадцать «плодов страсти», как папаша любил нас называть, чтению, письму, а также хорошим манерам.

— Я научился читать уже взрослым, — признался Сьенфуэгос. — Да и то лишь благодаря картографу Хуану де ла Косе. А еще он научил меня считать, поскольку до этого я даже не мог точно сказать, сколько именно коз я пасу.

— И как же ты узнавал, что какая-нибудь из них потерялась?

— Я знал их всех по именам. А хозяину никогда не было особого дела, сколько там коз пасется в горах, а потому и меня это не слишком заботило.

— Боюсь, это не лучший способ ведения хозяйства, — заметил Андухар. — Так или иначе, мой отец был умелым дельцом, а потому оставил большое наследство, его поделили между законными детьми. Ну а нас, бастардов, через неделю после похорон попросту выкинули на улицу.

— Как они могли так поступить с родными братьями? — ужаснулся канарец.

— Именно потому, что мы были их родными братьями, с нами так и поступили. Они выгнали из дома братьев, сестер и их матерей, ведь, как говорится, месть — это блюдо, которое следует подавать холодным. В общем, полагаю, хозяйка дома, донья Филомена, имела удовольствие потребить это блюдо по всем правилам: за четверть века ревности и злобы оно успело достаточно остыть, — андалузец красноречиво развел руками и закончил: — Вот почему я говорю, что рожден для того, чтобы влипать в дерьмо. Спустя полгода Асдрубаль Дорантес уговорил меня отправиться на поиски удачи и новых горизонтов, и надо сказать, мне грех жаловаться: пусть я не нашел удачи, но зато горизонтов — сколько угодно.

— Ты прав, горизонтов здесь и впрямь — хоть шляпой ешь! Вот только они всегда одни и те же.

— А всего хуже то, что стоит броситься в очередную авантюру, тебе и в голову не придет, что за этими горизонтами вполне может не оказаться ничего, кроме новых горизонтов, как это часто случается с нашими мечтами и надеждами, которые в итоге оказываются лишь миражами.

Сьенфуэгос устремил взгляд в сторону далекой линии горизонта — безупречно прямой, словно прочерченной по линейке, что тянулась по всем сторонам света, разделяя синее небо и желто-зеленое море травы. Под конец он лишь недовольно фыркнул и пробурчал себе под нос:

— Один из моих учителей, обращенный иудей Луис де Торрес, которому пришлось принять христианство под угрозой попасть в застенки, как-то сказал, что самая ужасная тюрьма не имеет ни замков, ни решеток, но при этом из нее невозможно вырваться. Тогда я думал, что самой страшной тюрьмой он называет свою совесть, но сейчас склоняюсь к мысли, что, окажись он здесь, то согласился бы — нет на свете худшей тюрьмы, чем здешние Великие равнины, ведь в какую сторону ни пойди, всё равно никуда от них не денешься.