Земля бизонов

Между тем незаметно подкрался вечер, а в сумерках канарец не решился спускаться, понимая, как легко в потемках сорваться в пропасть.

Он лежал, глядя в темнеющее небо, на котором вскоре высыпали мириады звезд, а здесь они казались ярче и ближе, чем где-либо в другом месте, потом на небе появилась ярко-желтая луна.

Купаясь в ее свете, Сьенфуэгос спрашивал себя, как очутился в полном одиночестве на вершине пика из красного камня, за многие тысячи миль от того места, где родился?

«Должно быть, это место создано для того, чтобы здесь умереть, — подумал он. — И теперь мне остается лишь сидеть на вершине этого гигантского мавзолея, как выражается бедняга Сильвестре, и ждать, пока Господь не прекратит мои страдания. Если судьба решила окончательно меня доконать, ей это удалось».

Даже такие неунывающие люди, как Сьенфуэгос, порой впадают в отчаяние, с которым им, как ни странно, бывает намного труднее справиться, чем обычным людям.

Напряжение, накопившееся в течение долгих месяцев постоянного бегства от опасностей, начало подрывать его дух, до сих пор казавщийся железным.

Канарец пришел к неутешительному выводу, что не выдержит очередное одиночество.

Сильвестре Андухар был его спутником, близким другом, чем-то вроде младшего брата, которого следовало защищать в минуты опасности.

Они учились друг у друга, поддерживали во время нескончаемого путешествия, и теперь Сьенфуэгосу казалось, будто у него отняли ногу или отсекли полголовы.

Когда Сьенфуэгос спал, Сильвестре караулил; Сьенфуэгос шел впереди, а Сильвестре следовал за ним, как привязанный; когда Сьенфуэгос падал духом, Сильвестре ободрял его, заставляя надеяться на лучшее.

В каком-то смысле он ощущал себя предателем, ведь он беспечно позволил андалузцу уснуть в самом сердце неизведанного враждебного края. Он чувствовал себя виноватым в том, что не остался рядом, чтобы охранять его сон от тех, кто мог его уничтожить — как физически, так и морально.

«И что еще я мог сделать? — подумал он, когда на горизонте забрезжил рассвет. — Я помог ему бежать и позволил наслаждаться свободой все эти месяцы. А потом он начал сдавать, и его снова захватили в рабство. Быть может, такова его судьба, и тут уж ничего не поделаешь».

Итак, круг замкнулся: Андухар опять попал в руки краснокожих, а Сьенфуэгос снова остался один.

Наученный многолетним горьким опытом, он привык обходиться без компании, слишком уж тяжело было терять друзей, но сейчас у него просто не осталось сил, чтобы пережить новые потери.

— Я никогда не смогу вернуться домой с таким тяжким грузом на душе, — произнес он после безуспешных попыток убедить себя, что ничем не может помочь своему товарищу. — Никогда! Уж лучше я, как всегда, постараюсь сделать все от меня зависящее, а там — будь что будет.

Когда лучи солнца ударили ему в лицо, стало ясно, что у него лишь три выхода: броситься в пропасть вниз головой, остаться на вершине и умереть от жажды, поскольку в бурдюке осталось лишь несколько глотков воды, или начать головокружительный спуск, а потом продолжить путешествие к тому месту, где, по словам Сильвестре Андухара, кончается Земля.

— Жуткое место! — воскликнул он. — Если здесь и впрямь кончается мир, то это, наверное, и есть адская бездна.

Это и впрямь была «адская бездна», вот только мир здесь определенно не кончался.

По самому дну ущелья несла свои воды река. Красные воды, да и весь окружающий мир был всевозможных оттенков красного: карминного, охристого, алого, розового, пурпурного или багряного — других цветов Сьенфуэгос давно уже не встречал, пока блуждал в этом странном месте. К сожалению — или к счастью, — по другую сторону реки на многие мили простирались горные хребты все тех же оттенков красного.

— Это невозможно! — воскликнул канарец, усаживаясь на скалу. — Невозможно! На свете не может быть ничего насколько бескрайнего!

Он уже потерял счет дням, неделям и месяцам с тех пор, как он пристал к этим берегам, и даже думать не хотел, сколько лиг прошел за это время, но как бы то ни было, стоило посмотреть на небо, как Сьенфуэгос всякий раз убеждался, что не сбился с пути.

С каждым днем он все больше приходил к выводу, что дон Христофор Колумб оказался сущим невеждой, как и все его предшественники-мудрецы, и даже Хуан де ла Коса, которого он так любил и уважал. А что еще можно было о них подумать, если они понятия не имели, что на пути к хваленому Китаю лежит эта гигантская территория, на которую волей злодейки судьбы забросило бедного канарского козопаса.

Он до сих пор помнил, как адмирал всматривался в горизонт, стоя на носу «Санта-Марии», убежденный, что впереди вот-вот покажутся золотые купола дворцов Великого хана.

— Вот же мать твою за ногу! — выругался он. — Сюда бы тебя перенести, сын одноглазого козла! Ну и где, скажи мне на милость, твои чертовы дворцы с золотыми крышами? Где хотя бы обычные соломенные хижины, но чтобы с китайцами внутри?

Если прерии представлялись ему самой страшной тюрьмой без границ, какую только мог придумать Господь, то плоскогорье, где он теперь блуждал, представляло собой запутанный лабиринт.