Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

Собрал Медников филеров, процедил сквозь зубы:

— Я вас, бездельники, без соли съем. Водку жрать отучу. Дрыхнуть без пробуду отучу…

Всем придумал задания. И Кукину придумал: через три дня положить ему, Евстратию Павловичу, на стол карточку приват-доцента Штернберга.

Расчет был точный: Вера Леонидовна к обедне пошла, не скоро вернется, сам публичную лекцию в университете читает, афиши на Моховой развешаны. Остались дети с няней. Дети мал мала меньше, няня простовата с виду. Расправил Кукин плечи, приосанился, постучался в калитку.

Ульян узнал посетителя, посочувствовал: опять ни хозяина, ни хозяйки.

— А детишки дома? — осведомился Клавдий Иванович.

— Детишки дома, — подтвердил Ульян.

В прихожей у Штернбергов все повторилось: ах, ах, как жаль, что разминулись, да что поделаешь, на нет и суда нет, побуду с детишками.

Детям назвался дядей.

— Не узнаете дядю? — удивился Клавдий Иванович. — Нехорошо, нехорошо. Вот пожалуюсь папочке…

Дети дичились. Кукин — чужой, неуклюжий, не снявший пальто — стал на коленки, схватил резиновую лягушку с выпученными зелеными глазами и громко прокричал:

— Ку-ку, ку-ку!

Сценка произвела впечатление, дети заулыбались. Девочка с бантом в волосах сказала:

— Дядя, лягушка — это не кукушка, она квакает.

— Она все умеет, — защитил лягушку Клавдий Иванович. — Ученая.

Дети осмелели.

— Дядя, ты из Знаменского приехал? Тебя Леня зовут?

— Леня, Леня, — обрадовался гость, опустил на пол лягушку и вытащил из кармана пальто петушка на палочке, самый почитаемый детьми леденец. Пока Кукин ползал по полу, палочка сломалась, но девочка не очень огорчилась и, с превосходством посмотрев на сестру, засунула голову петушка в рот.

Заняв детей леденцами, «дядя» огляделся и, не обнаружив в комнате ничего, кроме игрушек, пожаловался: ох как не везет, приехал в Москву на один день, ни папу вашего, ни маму не увижу. Соскучился. А карточки у них есть? Есть! Так чего ж вы сидите, несите сюда!

Кукин устроился на низкой детской табуретке, ноги пришлось вытянуть. Альбом, одетый в кожаный переплет, открывался видами Знаменского, усадьбой, сценами охоты с борзыми. Клавдий Иванович первые страницы перелистал, не разглядывая, а дети не понимали его торопливости, хотели обо всем рассказать: это дедушка на охоте, у него много собак, и стрелять он умеет.

— Да, да, — кивал «дядя Леня», — перепрыгнем дальше.

Любимая мамина карточка, где она маленькая, а сидит на большой белой лошади, не заинтересовала «дядю», и другая карточка, где папа маленький, Во втором классе гимназии, в куртке с золотыми пуговицами, тоже оставила гостя равнодушным.

— Перепрыгнем, — предложил он и, не ожидая ответа, небрежно и быстро перевернул сразу две или три страницы.

Наконец фотография понравилась. На ней был не только папа. В центре сидел невысокий седой, как лунь, старикашка, рядом с ним стройная женщина, с круглой брошкой на черном платье, и какие-то мужчины, все во фраках, с черными бантиками вместо галстуков.

— Компания интересная, — сказал «дядя Леня» и попробовал ногтем края фотографии. Края не поддавались, приклеена она была крепко.

На следующей странице папа стоял у телескопа — высокий, с широко открытыми глазами, в расстегнутом пиджаке, из которого выглядывала жилетка и большой узел галстука.

Гость впился глазами в карточку, стал поглаживать ее, водить пальцем по папиному лицу, по черной бороде, пробормотал:

— Паша, как живой!

Дети переглянулись. И в эту же минуту карточка словно сама отделилась от плотного листа альбома, мелькнула в руке «дяди Лени» и исчезла в его кармане. Он поспешно захлопнул, не долистав, альбом, взглянул отчужденно на детей и скороговоркой проговорил:

— Привет папочке! Привет мамочке!

В коридоре «дядя Леня» столкнулся с няней — Матреной Алексеевной.

— Подождали бы наших, — попросила она. — Я чайку согрею.

— Спешу! — отрезал Кукин, глядя через нянину голову на дверь с металлической задвижкой.

— Они скоро вернутся, — уговаривала гостя старушка.

«Дядя Леня» в ответ что-то невнятно пробормотал и затопал по лестнице.

— Спешит как на пожар, — пробурчала няня. — Разучились люди жить спокойно.

X

Она проснулась от щедрого света, заливавшего комнату, от птичьего чириканья за окном. И, открыв глаза, щурясь от солнца, долго чему-то улыбалась. Если б ее спросили «чему?», она и сама не ответила бы. Просто было хорошо и светло на душе, и солнечные блики играли на никелированной спинке кровати, и даже на полу была солнечная дорожка — не сплошная, а затейливо-полосатая, потому что лучи, пройдя сквозь пучки обнаженных веток, дробились и ломались.

Не одеваясь, в длинной, почти до пят, ночной сорочке, босиком, она пробежала по солнечной дорожке до окна. Внизу, во дворе, снег размяк, истаял, лишь в тени остались рыхлые, грязновато-белые пятна, а в ямках поблескивали веселые лужицы. На берегу такого метрового озерка стоял воробышек и, запрокидывая голову, пил капли весенней воды.