Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

«Пора и мне», — решил Павел Карлович и вышел за калитку. Впереди маячила вешка, перекинутая через плечо Преображенского. Как всегда, он шел замыкающим, чтобы все разведчики были перед глазами.

Группа направлялась в Лефортово, где предстояло разматывать «тугой узел». Там, на небольшом пространстве, теснились значительные военные силы. В Екатерининском дворце разместились 1-й и 2-й кадетские корпуса. В Красных казармах со времен губернатора Архарова находились восемь батальонов солдат-архаровцев. И наконец, если въезжать в Лефортово через Дворцовый мост, справа размещалось Алексеевское военное училище.

Нельзя было сбрасывать со счетов и большой «гофшпиталь», построенный еще Петром.

Павел Карлович счел необходимым принять участие в работе этой группы. Дабы не дразнить «гусей», он нанес визит приставу Лефортовского участка. Пристав, прочитав «свидетельство», выданное канцелярией градоначальника и разрешавшее «нивелир-геодезические работы для подробного исследования аномалии тяжести в Москве», почтительно заулыбался. Заглянув в глаза Павлу Карловичу и желая сказать ученому гостю приятное, он проговорил:

— Не скрою, в пору юности и я питал склонность к наукам, и, коли б не родительская воля, как знать…

— Я рад встретить приверженца науки в строгом мундире слуги государя. — Штернберг добавил меду в сладостные воспоминания пристава. — Буду весьма признателен, если вы сочтете возможным выделить нам в помощь нескольких усердных, свободных от наряда полицейских…

Вышли во двор. Кто-то из студентов уже отсчитывал шаги от каменного сарая до ограды. Павел Карлович предложил приставу поглядеть в око нивелира «на грешный мир».

Преображенский расставил треногу, господин пристав прикипел к окуляру и, видимо, не мог сообразить, в чем дело: цифры на шкале перевернулись вверх тормашками, клен во дворе участка словно шагнул навстречу, приблизился, хоть протягивай руку, и тоже перевернулся кроною вниз: астрономическая труба давала обратное изображение.

— Узнаете нашу планету? — улыбался Преображенский. Веснушки-мураши шевелились на его щеках.

— Да, да, — отозвался пристав. — Наука раздвигает горизонты.

Вскоре смешанная полицейско-студенческая группа двинулась в сторону Екатерининского дворца. Впереди шагал дюжий полицейский, который нес, как ружье, трехметровую рейку. Двое других городовых как бы составляли эскорт. Преображенский, верный своему правилу, замыкал группу, цепляя высокой вешкой листья деревьев.

Уже виднелся Екатерининский дворец с колоннадой Кваренги, с лепными украшениями. Дворец вытянулся почти на четверть версты в длину и по праву считался чуть ли не самым большим зданием в Москве. Раскинувшаяся перед ним площадь оглашалась барабанной дробью. Кадет, держа ружье наперевес, бежал к чучелу — мешку с опилками, качавшемуся на двух перекладинах. Барабанная дробь смолкала, когда кадет вонзал в чучело штык.

XVIII

РАССКАЗ МИХАИЛА ПЕТРОВИЧА ВИНОГРАДОВА

После встречи в Сокольниках приехал я к себе в Золотилово. Ну до чего сиротским показался мне мой сарай! В углу валяется лемех от плуга, лопаты и грабли ржавчиной изъедены, на щербатом столе — груда железок, токарный станок, паяльник.

«Кустарщина», — вспомнил я слова Павла Карловича. Да, кустарщина, а попробуйте без нее, без кустарщины. Разве не она нам бомбы дает?!

Бомбы? А много ли?

И тут мой мозг начала сверлить мысль о ваньке-встаньке. Яйцевидная металлическая оболочка. Начинил — и бомба готова. Детскую игрушку заказать несложно — никто не придерется. Две, три, пять тысяч… Масштаб! А во сколько обойдется такая затея?

Эх, гайки-винтики! Инженер ты, Михаил Петрович, или не инженер? Неужели не поймаешь идею за хвост, не приделаешь ей колесики, чтобы двигалась в нужном направлении?!

Постылым мне показался мой стол в полутемном сарае. И опять душу кольнуло обидное слово — «кустарщина».

Повесил амбарный замок на сарай, пошел куда глаза глядят.

В версте от Золотилова пруд небольшой, вода в нем холодная, на дне студеный ключ бьет.

Освежусь, думаю, мозги на место станут.

Вылез из воды, сел на пенек. Закатное солнце на отдых покатилось, красный шар вот-вот земли коснется. Смотрю я на этот шар, а самому ваньки-встаньки мерещатся. Их кладут — они встают, их кладут — они встают. И начинка в них ВТБ. Как грохнет, так полнеба зальет красным, как этот закат…

Слышу идет кто-то. Мужик не мужик — не видно, берег ивняком зарос.

— Михаил Петрович, поклон вам и почтение!

При моей экипировке в самую пору любезные приветствия выслушивать. Шуганул бы куда подальше, да неудобно.

Оглянулся — Савелий Егорович, богатый мужик из соседнего села. Коров разводит. Коровы у него дородные, у каждой вымя, как воздушный шар. На молоке и масле руки греет. Дом себе возвел каменный. Пристройки как грибы растут.

— А я к вам путь держу, Михаил Петрович. Прослышал, что приехали, вот и решил: давай со своими заботами приду, поклонюсь в пояс. Не откажите в совете.

— Что у вас за заботы? — спрашиваю.

— Аглицкие сепараторы получил. Не знаю, как подступиться к ним.