Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

План его сводился к следующему. «Господин Юрьев» нащупывает пути для легального выпуска оболочек и уходит на завод или в мастерские. Он — инженер. Он порывает с МВТБ, имитирует ссору с товарищами, словом, захлопнет за собой дверь. Способ жестокий, крайне неприятный. Ничего. Со временем все станет на место. А дело выиграет. Никакая слежка за другими членами МВТБ не приведет к провалу, нити, ведущие к Юрьеву, будут оборваны.

Они расстались возле раздвоенной, похожей на рогатку, сосны.

Штернберг медленно удалялся по просеке, усеянной пеньками. Закинув руки за спину, в безукоризненно сшитом костюме, он шел ровным шагом, временами останавливался и что-то разглядывал на вершинах сосен.

Виноградов усмехнулся; ничего не скажешь: приват-доцент Московского императорского университета на прогулке…

XVII

Цераский стоял на крыльце со Штернбергом и покачивал головой:

— Какую кашу заварили, батенька, а?

Двор обсерватории был заполнен группами студентов. Одни держали полосатые вешки, другие — рейки с пестрыми делениями, третьи — нивелиры, установленные на треногах.

Вот уже которое утро двор обсерватории напоминал бивак. Получив задание, в каком квартале Москвы проводить съемки, студенты растекались по городу.

— Со времени Зосимы, наверное, подобного многолюдия здесь не бывало.

Витольд Карлович смотрел на Штернберга по-детски ясными глазами. На его лице всегда отражалось множество оттенков настроения, разгадать которые порой было нелегко. К чести Цераского разговор о заседании физико-математического факультета он не возобновлял и препятствий затее Павла Карловича не чинил. Непонятно было, почему вдруг он вспомнил Зосиму? Подчеркнуть лишний раз косность правительства?

Штернберг, перебирая бумаги по истории обсерватории, не раз встречал имя Зосимы. В 1827 году Зой Павлович Зосима, щедрый меценат, греческий дворянин, живший в Москве, подарил университету свою дачу на Трех Горах, у Пресненской заставы. Дача примыкала к владению купчихи Прохоровой и к земле Никольской церкви. Тут и заложили первые здания обсерватории.

До этого ходатайство ученых о создании в Москве астрономического центра, поданное в правительство, последствий не имело. Бумагу, подписанную научными авторитетами, как мячик, перебрасывали из министерства в министерство, корректировали, подправляли. После трехлетних скитаний по инстанциям она возвратилась в исходную точку. Министр финансов начертал в верхнем углу: «Отложено до времени». Коротко и ясно! А Зосима подарил землю, не поскупился на средства…

— Ну, ну, хлопочите, а я пойду, — сказал Цераский. — Грудь сдавило, голова свинцовая. К дождю ли, к грозе? Скажите — пусть поосторожней, — Витольд Карлович кивнул в сторону студентов, — с приборами пусть поосторожней…

Он прошел через двор, немного сутулясь, короткими шажками. Что-то старческое появилось в его фигуре.

«Поосторожней, поосторожней, — Штернберг пошевелил губами, не произнося слова вслух. — Как будто сделано все возможное».

Мудрено было что-либо заподозрить, глядя на этот открытый двор, на эти группы студентов, беспечно переговаривающихся, потягивающих папиросы, отпускающих шутки.

Пожалуй, каждого, кто стал разведчиком, Павел Карлович отбирал сам. Иные участвовали в Декабрьском восстании, другие тоже проверены в деле, за третьих поручились товарищи.

Чтобы начать «нивелир-теодолитную съемку» одновременно в основных районах Москвы, студентов социал-демократов явно не хватало. Решили привлечь молодых рабочих из Бутырского и Пресненского районов. Привел их Алексей Степанович Ведерников, металлист с завода Дукса.

— Ребята как гвозди. В случае чего не согнутся, — кратко представил своих соратников Ведерников.

Алексея Степановича Штернберг знал по МВТБ. Ходил он, как многие мастеровые, заправив брюки в яловые сапоги, в белой косоворотке под пиджаком. Пальцы у него загрубели, покрылись шершавой коркой. Пожмет руку — сразу почувствуешь, крепкая рука, рабочая.

Было ему лет двадцать пять, не больше. Острая бородка и густые усы не старили, скорее оттеняли молодое лицо.

Все, кто общался с ним, привыкли: Ведерников на слова скуп. То ли сказался сибирский характер — родился он в Омске; то ли нелегкое детство — восьми лет остался без матери, рос замкнутым, без домашней ласки; то ли раннее общение с сибирскими ссыльными приучило держать язык за зубами.

«Ребята как гвозди. В случае чего не согнутся».

Аттестация надежная. Сказал Ведерников — стало быть, так.

Молодые рабочие пополнили студенческие группы, быстро освоились. Вот один из них держит рейку, изрезанную черточками делений, что-то рассказывает, а Владимир Файдыш улыбается и кивает головой.

Файдышу лет семнадцать-восемнадцать, но его, как и прочих студентов, величают Владимиром Петровичем. Он невысок, светловолос, подвижен. Привычка щуриться выдает близорукость. Лицо тонкое, интеллигентное.