Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

««Вопросник» Штаба Красной гвардии при Московском ВРК для учета революционных сил 26 октября 1917 г.

1. Сколько имеется оружия и какого?

2. Сколько Красной гвардии вооруженной и невооруженной.

3. Немедленное образование местного штаба Красной гвардии.

4. Разделить Красную гвардию на десятки и сотни, под предводительством десятников, полусотников и сотников.

5. Силы [районного] революционного штаба — лишняя и недостаточная.

6. Не ощущается ли нужда в вооруженной силе, если есть лишняя — прислать немедленно в Главный штаб.

7. Присылать для связи двух лиц через каждые два часа.

8. Где стоят патрули, по скольку, когда и как сменяются.

9. Немедленное уничтожение всяких винных складов.

10. Какие улицы и кем заняты.

11. Немедленная конфискация оружия, где таковое имеется.

12. Где необходимо рыть окопы».

«Получим ответы — будет цельная картина», — Павел Карлович пытался снять раздражение, которое вызывали у него помарки, перепутанные слова, как, впрочем, и любая небрежность.

«Ничего не поделаешь, перепечатывать некогда, да и Катенька…»

Он представил себе Катеньку, машинистку ВРК, тоненькую высокую девушку с покрасневшими от усталости глазами.

«Сутки без сна, — вздохнул Штернберг. — Перестук машинок, мелькание букв, строчен, бумаг. Не железная…»

Вошел дежурный, с повязкой на руке, с револьвером на боку:

— Товарищ Штернберг, студенты разыскивают какого-то профессора.

— Где они?

— Запер в комнате, потому что не внушают…

— Не внушают? — Павел Карлович спрятал усмешку, догадавшись, кого хотят видеть студенты.

Пришлось спуститься вниз. В дежурке действительно стояли студенты. «Свои», те двое, что с астрономического отделения, узнали Павла Карловича сразу: им приходилось видеть его в походной Одежде. «Чужие», семеро юношей с других отделений, изумленно таращили глаза. Они помнили элегантного профессора, который выходил из-за кафедры, в безупречном темном костюме, в белой сорочке с широким узлом галстука, и водил указкой по карте звездного неба. А сейчас в дверях стоял огромный мужчина в сапожищах с высокими, почти до колен, голенищами, в коротковатой кожанке, перехваченной ремнем. Черная борода опускалась на грудь, глаза смотрели испытующе и строго. Не профессор, а парижский коммунар, точь-в-точь такой, какие изображены на французских гравюрах.

— Хотите помогать? — повторил Штернберг просьбу студентов. — Буду рекомендовать вас связными…

Он направился к лестнице, а навстречу ему уже спешил самокатчик с донесением: Кремль окружен юнкерами. Машины туда прошли, а выйти не могут…

IX

Тучи над Москвой сгущались. Обстановка становилась все более запутанной и противоречивой.

Телеграфная и телефонная связь со столицей оборвалась. Единственный канал — железнодорожный телефон — находился в руках Викжеля — исполкома профсоюза железнодорожников. Викжель разыгрывал нейтралитет, но засилие в нем эсеров и меньшевиков не могло не сказаться: представителей ВРК к прямому проводу не допускали.

По городу расползались слухи о победе Керенского в Петрограде. Кому-то эти слухи необходимы, кто-то усердно разносит их по городу. Они расползаются как змеи, в клубок которых внезапно упал камень. Откуда они? Ведь буржуазные газеты закрыли в первый же день восстания…

Красногвардейцы привели к Штернбергу упитанного господина. Его задержали на Тверской в очереди за хлебом — рассказывал зевакам «о победе» Керенского.

Штернберг посмотрел в упор:

— Откуда у вас эта ложь?

— Я слышал на Спиридоновке, в доме Рябушинского…

Слухи о Керенском — это своего рода холодный душ на разгоряченные головы: мол, задумайтесь, прежде чем начинать. Задумайтесь!

Рябцев и иже с ним любой ценой хотят выиграть время. Для чего? Не манны же небесной они ждут? Они ждут помощи… Они хотят повторить Пресню…

Размышления Павла Карловича прервал Владимирский:

— Бросайте все, не мешкайте, пойдемте! Собираем Партийный центр, ВРК, все наличные силы. Мы затеяли драку, а нас потчуют леденцами мирных переговоров. Идемте, идемте!

В большой комнате для заседаний из-за папиросного дыма воздух казался сизым.

— Еще и сражения не было, а столько дыма, — примиряюще пошутил Петр Гермогенович Смидович, один из старейших большевиков, всегда доброжелательный к товарищам и по натуре очень мягкий.

На шутку никто не ответил.