Земля-кормилица Рассказы Очерки

— Господа, да слыханное ли это дело? Подплывает этот хулиган к мирно купающемуся человеку и наносит ему удар кулаком. Прошу вас быть свидетелями. Прошу задержать его. Я не могу, господа, не могу…

— Господин инспектор, но мне показалось, что вы тонете… — дрожа всем телом, потеряв все свое достоинство, отозвался письмоводитель. — Я хотел сперва оглушить, а потом…

— Хулиган! Мужлан! Он еще осмеливается оправдываться. Слышите, господа, этот негодяй, оказывается, спасал меня! В то время, как я мирно купался… — Инспектор воздел руки к небу. — Господи, какое счастье, что это случилось недалеко от берега. А не то — долго ли до беды?

Инспектор подскочил к письмоводителю, поднес к его носу сжатые кулаки и внезапно расплакался.

Через несколько дней мусье Шато был уволен со службы, а позднее и привлечен к суду, как покушавшийся на жизнь своего начальника.

1937

ДЬЕВУЛИС [9]

Перевод под ред. З. Шишовой

Уныло воет пронизывающий ветер. Широкая холодная река плещется о штабеля темных бревен. Вздыбившись острым гребнем, подкатывает освещенная луной волна, шипя ударяется в борт лодки и со вздохом опадает. Чуть подальше, за бревнами и опрокинутыми, валяющимися, как трупы, лодками, неровным рядом мигают фонари местечка.

В маленькой будке паромщика, друг против друга, на чурбаке сидят двое мужчин. Свет коптилки мечется по их продолговатым лицам. Один из сидящих, широколобый, еще молодой парень — паромщик Симанас, подымает зажатую в кулаке бутылку, взглядом измеряет ее содержимое и переворачивает вверх дном. Пьет он долго, его вздрагивающий кадык отсчитывает глотки. Покончив со своей долей, он отряхивается, утирает подбородок рукавом и протягивает бутылку, приятелю, лицо которого тонет в темноте. Приятель в полушубке, в сплющенной, как блин, шапочке. Он ведет рассказ негромко, почти шопотом. Выпив, паромщик закусывает. В ответ на какое-то замечание гостя он перестает жевать и весело хохочет:

— Эх, чтобы тебя!

Гость паромщика — уже не молодой, маленький, невзрачный на вид человечек, которого по всей округе прозвали Дьевулисом. Живет он бобылем, тяжелым трудом зарабатывая себе на пропитание.

Давным-давно, еще до войны с кайзером, граф нечаянным выстрелом на охоте вогнал парню горсть дроби в левое плечо. Раненого граф повез лечить в Каунас. Парень пролежал там месяца два в белом каменном доме под присмотром докторов. В первый раз ему довелось поспать на чистой постели, и дни, проведенные в палате, где пахло лекарствами, прогулки по больничному двору остались для него самой счастливой порой жизни. Во всех его рассказах слышалась жалоба, что ему так недолго пришлось прожить в больнице, где его кормили из тарелок, поили душистым чаем и от милосердных сестриц, таких беленьких, чистеньких, как святые, тоже пахло чаем.

В округе люди сотни раз слышали один и тот же рассказ Дьевулиса о том, как доктора вытаскивали у него из плеча дробинки, как в соседней комнате помер богач-фабрикант, а потом из этого фабриканта доктора вынули все кишки, насовали туда ваты, добавили корицы, чтобы тело не испортилось, и, старательно уложив в серебряный гроб, увезли в Петербург. В то утро во всех церквах звонили колокола, и сто попов провожали богача на станцию, где гроб поставили в вагон.

Постоянно рассказывая одни и те же больничные истории, Дьевулис каждый раз приукрашивал их тем или иным словечком, той или иной выдумкой и в конце концов уже и сам не знал, так ли это было на самом деле, или все это только им придумано.

Россказни Дьевулиса никого не задевали, он никого не обижал, и поэтому никто не решался уличить его во лжи. Если же и случалось это — он немедленно замолкал и незаметно исчезал.

Паромщик, у которого теперь сидит и угощается Дьевулис, удовлетворенно хихикает и с жадностью ловит каждое слово гостя.

— А, чтоб тебя! — хватается паромщик подмышки. — А с барынями ты кутил? Была у тебя, должно быть, какая-нибудь этакая, в шелках, а?..

Рассказчик чуть взмахивает сжатой в кулак рукой, поворачивается в сторону, и в полосу света попадает его острый нос: