Земля-кормилица Рассказы Очерки

Батрачку Дульскиса прозвали когда-то Ягодкой за ее красные щеки. Да и сейчас в округе никто не называл ее иначе. Ягодке выпала незавидная по ее возрасту доля. Жадная жена Японца, уже через год после свадьбы стала по-всячески обзывать Ягодку: лентяйкой, дармоедкой. Потом она выдумала, что Ягодка будто бы пыталась отравить ее мухоморами. Ягодка отпиралась, говорила, что хозяйку рвало вовсе не с грибов, а от беременности, но это не помогало. Злая выдумка поссорила Ягодку с хозяевами и была только удобным предлогом, чтобы отделаться от неё.

Прослужив столько лет у Японца, Ягодка бесспорно получила право на опеку в старости, но, обходясь всю жизнь без суда, она не стала затевать тяжбу. Старушка надеялась, что Японец когда-нибудь пожалеет свою долголетнюю работницу, а если сам не пожалеет, то, может, люди надоумят его.

Вот уже пять лет Ягодка ютилась у вдовы Жилене. Выросши в деревне и будучи ловкой в работе, она по сию пору пряла, ткала, полола огороды и услуживала многим соседям. Однако старый ее хозяин как будто совсем забыл о ней. Изредка только, когда уж люди пристыдят, пришлет ей через соседей горсточку муки.

На четвертый день после возвращения Ягодки из местечка Японец, приехав на базар с зерном, услышал, что Ягодка стала совсем плоха, т. е. серьёзно захворала.

— Вот возьмет да и помрет, пожалуй, — говорил покупатель, пересыпая с ладони на ладонь пшеницу Японца. — И так сколько уж прожила?

— Оно так, — нехотя произнес Японец одно из тех удобных деревенских словечек, которые, ничего не означая, годятся для любого неинтересного разговора. Да и разговора Японец не продолжал бы, если бы в богадельне при костёле не дошли до него слухи о том, что старуха несколько дней тому назад ходила к настоятелю узнавать, сколько будет стоить алтарь с образком святой Катерины.

— Старуха-то, видно, сколотила сотняжку-другую. То в одном месте лит, то в другом, ведь столько лет в людях… — говорил покупатель.

В маленьких глазах Японца загорелись зеленые огоньки. «А новость любопытная», — говорило его вытянувшееся лицо. Однако, будучи осторожным, сам он ни одним словом не обмолвился о сбережениях старушки. Только весь как-то сразу преобразился.

— Да ведь сколько раз и я и баба моя говорила ей: «Живи у нас до самой смерти… Ты для меня, как мать родная. А ежели ты, как мать, то разве я могу против тебя?» Баба ей не ту ложку подала, а ей показалось, что мы все против нее… Нашло на нее, закипела — и крышка. Страсть, как горда… Страсть! А нам-то, сосед, каково, нам-то каково перед людьми?!

То же говорил Японец и другим знакомым, а внимание его и слух тем временем бодрствовали: он думал выведать еще какие-нибудь подробности о разговоре старушки с настоятелем.

Возвращаясь домой, Японец остановил лошадь у костела и роздал костельным служкам по гарнцу сорной ржи. Потом заказал молитву за здравие Ягодки. Тут уж удалось узнать все, что ему было нужно: слухи о пожертвовании Ягодкой на алтарь исходили от самого настоятеля.

Когда мужик возвращался домой, его мучила назойливая мысль, как бы чужие не растащили наследства. Если старуха не отдала еще деньги ксендзу, то, возможно, удастся ее от этого отговорить.

На следующее утро на двор вдовы Жилене въехала телега ее сына, из которой тяжело вывалился мужик в сермяге, а за ним и его жена. Задав корму лошадям, оправив одежду, заглянув краем глаза в хлев, они направились в избу.

Бедный угол пахнул на вошедших сыростью и кошачьей вонью. У кровати больной они заметили прялку, ткацкие берда. Больная, словно паук, копошилась среди мотков пряжи возле голой стены.

Ягодка не узнала посетителей. Она тихо стонала. Ее поросший седыми волосками подбородок то и дело вздрагивал, длинные ноги в красных чулках торчали, как отрубленные от дерева ветви.

Японец подошел к старухе, покачал головой и выпустил воздух сквозь усы. Отойдя на шаг, он толкнул плечом жену. Она нагнулась над больной и обняла ее колени.

— Проси! — приказал муж.

Жена взвизгнула истошным, неприятным голосом:

— Прости ты меня, бабушка, прости от чистого своего сердца! Злых языков наслушалась я… Не на хожу я теперь покою ни возле скотины, ни на поле… Днями-ночами плачу. — Женщина гладила колени работницы. — Поедем домой, мы сейчас новую кирпичную лежанку поставили. Цикория купили… Будем жить да радоваться… Не будем больше злых языков слушать.

— Нехорошо, ой, нехорошо! Всю жизнь она на вас работала, богатство вам наживала, а вы ее, как тряпку, выбросили, — проговорила вдова Жилене, ухаживавшая за больной. — Она-то простит, да бог не простит.

— Так! — буркнул недовольный Японец и, вынув из кармана плоскую флягу, подал жене: — Дай-ка ей, пусть выпьет…

Женщина с помощью мужа старалась напоить Ягодку привезенным домашним лекарством, но это ей не удавалось. На губах старушки вздувались пузыри, и большая часть жидкости разлилась по полу.

Больная отрыгнула, один пузырь лопнул, и ее вырвало лекарством. Жидкость и длинные нити слюны растеклись по подбородку.

— Еще хлебни, сразу полегчает, мы и поедем… — женщина опять влила лекарство в рот старушке.