— Ну да, ты и жеребца трехлетка обещал мне отдать, а сам его продал. Что ты за дочерью дал? Что ты за дочерью дал? Бубликов купил, да то, да се… Приданое ведь — как простуда: вычихнешь и не по чуешь.
— Матаушюк, если я тебе врал, то теперь, ей-богу, врать не буду: недолго мне жить осталось — все твое будет!
Наверху молчали.
— Змея ты! Душегуб… — поднялось снизу и опять опустилось в темную глубину. — У-у-у! Люди! Спасайте-е-е!
— Врешь! — раздался голос, бесстрастный, как голос небесного судьи, — вексель, что я тебе на двойную сумму выдал, тоже обещался порвать, а вот не порвал. Да еще ругаешься… Разве это я тебя спихнул? Бог тебя наказал за баловство.
— Веревочку принес бы какую-нибудь, Матаушюк! Принеси… Захвати бумагу для завещания, созови свидетелей, перед всей деревней напишу… Ты хотел по суду меня полоумным объявить, а я не обижаюсь… На самом деле полоумным был.
— Услыхал… — пробормотал зять. — Пронюхал! Ну, да уж ладно, — нагнулся Кряуза над колодцем, — обожди!
И он пошел прочь от колодца. Вода всплеснула. Слабая мольба проводила удаляющиеся шаги:
— Лестницу, Матаушюк!..
Кряуза не расслышал последних слов. Размахивая граблями, он гнал домой собаку, которая все еще пыталась лаять. Неподалеку от дома он услышал звон колоколов. По привычке, сняв шапку, Кряуза перекрестился и, ничего не сказав домашним, хотел было итти уже к амбару за лестницей, как вдруг у него задрожали колени. Кто-то, казалось, беззвучно, только одним дыханием, шепнул ему на ухо и этим шопотом ответил на его страшные заклокотавшие мысли: «Помру — все тебе останется!»
Кряуза, с трудом, не чувствуя под собой ног, словно по густой луговой траве, вошел в избу, скинул шапку и, как ему казалось, сдерживая себя, а на самом деле не своим голосом сказал:
— Кое-как закончил. Бог даст — завтра все свезём.
Работница хотела было зажечь лампу, но он пробормотал:
— Брось! Никто здесь не читает и не пишет. Пришло время спать — и ложись! Пожрать и в темноте можно. И так все время: керосин — мыло, керосин — мыло! А деньги откуда брать?!
В темноте зашлепали пятки босых ног, и скоро на краю стола появилась миска. Теплый пар поднимался над картофельной похлебкой.
Хозяин долго глядел в окно в темноту. Потом он внезапно, точно разбуженный от сна, встал и пробормотал в темную избу:
— Пусть остывает… Пойду тот колодец заколочу. Чуть было сам в него не угодил… Того и гляди, скотина свалится.
Женщины видели, как он, заперев собаку в сарай, с досками и топором направился к овражку.
1937
ЯГОДКА
Перевел А. Баужа
Ягодка, маленькая, сгорбленная старушка в накинутом на плечи платке с бахромой, брела, еле передвигая искривленные, непослушные ноги. Она старалась не сбиваться с тропинки, бегущей среди высокой метлицы. На ее обуви и на конце палки белела приставшая паутина.
В этих местах Ягодку мало кто знал, поэтому человек, копавшийся на огороде возле дороги, окликнул ее:
— Из города, тетушка, так поздно?
Старушка сделала еще несколько шагов, но услышав голос, остановилась. Потоптавшись на месте, она медленно обратила здоровое ухо, но совсем не в ту сторону. Не увидав никого, кто бы мог ее звать, она покачала головой и двинулась дальше.
Второй, раз за последние дни с ней происходят такие странные, тревожащие ее вещи: невидимые существа зовут ее, а видимые исчезают. Вчера она шла к оврагу собирать щавель и, усевшись у кочки, вдруг заметила в нескольких шагах от себя белого теленка. Теленок был худой, с запавшими боками. Ягодка хотела было подозвать его, но не успела, — теленок точно растаял. Перепуганная старушка решила, что это к несчастью, может быть, даже к смерти. Томимая дурными предчувствиями, она вернулась на прежнее место и по ошибке нарвала дикой грушицы вместо щавеля. Утром Ягодка, почувствовав себя несколько лучше, собралась натощак в костел помолиться. Теперь она возвращалась домой. Старушка решила присесть на краю канавы и подкрепиться кусочком сыра, который прихватила с собой на дорогу.
Однако, услышав голос, она обо всем забыла, ноги у нее стали заплетаться, и капли пота потекли по темным морщинам. Голос звучал не по-хорошему и напомнил старушке голос ее брата Мотеюса, умершего семь лет назад. Задумавшись и решая про себя, какие дела ей еще необходимо сделать перед смертью, если еще успеет, Ягодка вышла за черту местечка. Как старая, хорошо знающая местность лошадь, она направилась было дорогой, идущей в гору, но, постояв у столба с названием деревни, оглянулась и пошла по прежней тропинке. Поднявшись вверх по большаку, за березняк, можно было увидеть маячившие крыши усадьбы — её прежнего хозяина Дульскиса, или, как его звали, Японца.
Кличку эту ему дали после Русско-японской войны. До Дальнего Востока он не доехал, но любил хвалиться, что участвовал в войне. Дульскис рассказывал, что в Китае ему довелось видеть косоглазого человека с косой, а в Петербурге, куда он попал на обратном пути, — железного коня, вставшего на дыбы.