Земля обетованная

Изучая его биографию, я понял, почему все считали, что Дмитрий Медведев находится на коротком поводке. В возрасте около сорока лет, выросший в относительном привилегированном положении как единственный ребенок двух профессоров, он изучал право в конце 1980-х годов, читал лекции в Ленинградском государственном университете и познакомился с Владимиром Путиным, когда они оба работали на мэра Санкт-Петербурга в начале 1990-х годов после распада Советского Союза. В то время как Путин остался в политике, став в итоге премьер-министром при президенте Борисе Ельцине, Медведев использовал свои политические связи, чтобы получить руководящую должность и долю в крупнейшей российской лесопромышленной компании, в то время как хаотичная приватизация государственных активов в стране предлагала хорошо связанным акционерам гарантированное состояние. Тихо и незаметно он стал состоятельным человеком, которого привлекали к работе над различными гражданскими проектами без необходимости нести бремя внимания. Лишь в конце 1999 года его снова потянуло в правительство: Путин пригласил его на высокопоставленную работу в Москве. Всего месяц спустя Ельцин неожиданно ушел в отставку, в результате чего Путин превратился из премьер-министра в исполняющего обязанности президента, а за ним поднялся Медведев.

Другими словами, Медведев был технократом и закулисным оператором, не имеющим особого общественного профиля или собственной политической базы. Именно таким он предстал перед нами, когда прибыл на нашу встречу в Уинфилд Хаус, элегантную резиденцию посла США на окраине Лондона. Это был невысокий человек, темноволосый и приветливый, со слегка формальной, почти самодовольной манерой, скорее консультант по международному менеджменту, чем политик или партийный аппаратчик. Судя по всему, он понимал английский язык, хотя предпочитал общаться с переводчиком.

Я начал нашу беседу с темы военной оккупации Грузии его страной. Как и ожидалось, Медведев придерживался официальных тезисов. Он обвинил грузинское правительство в спровоцированном кризисе и настаивал на том, что Россия действовала только для того, чтобы защитить российских граждан от насилия. Он отверг мои аргументы о том, что вторжение и продолжающаяся оккупация нарушили суверенитет Грузии и международное право, и с укором сказал, что, в отличие от американских войск в Ираке, российские войска были искренне встречены как освободители. Услышав все это, я вспомнил слова писателя-диссидента Александра Солженицына о политике в советское время: "Ложь стала не просто нравственной категорией, а опорой государства".

Но если опровержение Медведева по Грузии напомнило мне, что он не бойскаут, то в его выступлении я заметил некую ироничную отстраненность, как будто он хотел, чтобы я знал, что он на самом деле не верит во все, что говорит. По мере того как разговор переходил на другие темы, менялось и его настроение. В отношении шагов, необходимых для преодоления финансового кризиса, он был хорошо проинформирован и конструктивен. Он выразил энтузиазм по поводу предложенной нами "перезагрузки" американо-российских отношений, особенно когда речь шла о расширении сотрудничества по невоенным вопросам, таким как образование, наука, технологии и торговля. Он удивил нас, сделав неожиданное (и беспрецедентное) предложение позволить американским военным использовать российское воздушное пространство для доставки войск и оборудования в Афганистан — альтернатива, которая уменьшит нашу исключительную зависимость от дорогостоящих и не всегда надежных пакистанских маршрутов поставок.

А по моему самому приоритетному вопросу — российско-американскому сотрудничеству по сдерживанию распространения ядерного оружия, включая возможное создание Ираном ядерного оружия — Медведев продемонстрировал готовность к откровенному и гибкому взаимодействию. Он принял мое предложение о том, чтобы наши соответствующие эксперты немедленно начали переговоры о сокращении ядерных запасов каждой страны в развитие существующего Договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ), срок действия которого истекает в конце 2009 года. Хотя он не был готов взять на себя обязательства по международным усилиям по сдерживанию Ирана, он не отмахнулся от этой идеи, признав, что ядерная и ракетная программы Ирана развивались гораздо быстрее, чем ожидала Москва — уступка, которую ни Макфол, ни Бернс не могли припомнить, чтобы российский чиновник когда-либо делал, даже в частном порядке.