Земля обетованная

Она уселась рядом со мной. Я постарался взять себя в руки и взглянул на ее рану. Она, как ребенок, позволила себя осмотреть. От локтя к запястью тянулась ссадина. Начал наливаться большой синяк. Но когда я осторожно сжал нетронутую кожу, стало ясно, что ничего не сломано, хотя заметно было, что Элис испытывает сильную боль. Я оторвал нижнюю часть рукава своей рубашки, замотал порез и аккуратно завязал.

— Постарайся не занести грязь, — сказал я. — Все не так плохо, как кажется.

Она смотрела на мои действия с удивлением, граничившим с благодарностью. Не думаю, что Элис Лун видела в своей жизни много мужчин, которые бы с ней так обращались. Может, их и вообще не было.

Тропа у реки была закидана мусором. Возможно, он пролежал здесь сорок лет. Фантики от конфет, старые газеты, рыболовные лески, окурки. Были и предметы, которых я раньше на берегу Покапо не видел. Я заметил два шприца и использованные презервативы. Над рекой лениво летела цапля. Она была похожа на тонкую серую стрелу. От поверхности воды ее отделяло лишь два фута. Птица искала добычу.

— «Как прекрасен род людской, — пробормотал я себе под нос. — О дивный новый мир, где обитают такие люди».[8]

— Что? — спросил она, мотая головой.

— За два десятка лет я увлекся чтением.

«Хюндай» ушел на вечный покой — застрял между двумя деревьями на низкой скале над нашими головами. Я слышал разговор. Знакомый голос звучал вполне бодро.

— Нам нужно идти, — сказал я, вошел в воду, снял с мотоцикла сумку, открыл ее и рассовал по карманам патроны. Я собирался перезарядить револьвер.

— Куда? — спросила она.

— В хорошее место. Тут неподалеку.

Когда мне было десять лет, родители уехали на машине и не вернулись. Какой-то лесовоз растерял свой груз на узкой двухполосной дороге, а они, к несчастью, следовали за грузовиком. Ехали они, кстати, в «хюндае». Мой отец не любил дорогие автомобили и обгонять — тоже. «От этого все неприятности, — говаривал он. — Лучше терпеливо дождаться, и все будет нормально». Ему попался водитель, не закрепивший как следует груз, и теория об обгонах себя не оправдала.

Если бы я тогда не слег с гриппом (за мной присматривал дружелюбный сосед), то меня тоже давно бы не было.

Я не был примерным приемным ребенком. Плохим меня тоже никто бы не назвал. Просто я не выказывал приемным родителям слишком много любви. Я считал, что любовь не обретешь по желанию. Невозможно ее включать и выключать, как лампочку. Эмоции контролю не подлежат. Они возникают помимо воли.

Во всяком случае, так мне казалось в десятилетнем возрасте. Тогда два копа в униформе пришли ко мне и сказали, что мои родители «ушли». Они сделали это с таким спокойным сочувствием и умением, что я до сих пор помню их лица. В результате я не задерживался ни в одной приемной семье, хотя вел себя безупречно: был вежлив, помогал, убирал со стола посуду и мыл автомобиль.

В те годы сильно помогла река. Где бы я ни жил, всегда мог доехать до нее на велосипеде. Я проводил часы возле медленно текущей воды — смотрел, ждал, думал. Отец брал меня на рыбалку, едва я научился ходить. Мы просиживали там целые дни, хотя улов был невелик. Со временем я стал ловить гораздо лучше его, так что к восьми годам именно я стал приносить домой форель. Родители так радовались, что даже слезу роняли.

Я все еще помню запах рыбы, жарившейся на сковороде. Мама и сам отец смеялись над тем, каким он был беспомощным в быту, в отличие от меня. Это моим делом стали все починки в нашем маленьком мире.

И дело было не в рыбе. Река объединяла нас: мы разговаривали, смотрели на воду, на дикий зеленый берег, который не изменился за сотни лет. Люди, жившие в то далекое время, непременно узнали бы его сейчас, если бы грубое наступление города и современного мира не стерло их, словно садовых вредителей.

Отец любил музыку. Фрэнка Синатру, Мела Торме, Пери Комо, всех из этой эпохи. У него самого был хороший голос. Однажды мы засиделись допоздна, на небо выкатились звезды. Помню, как он запел — прекрасные слова, прекрасная мелодия: «У ночи тысяча глаз», — он спел всю песню, включая маленькую джазовую импровизацию в середине, пока мы упаковывали рыболовные принадлежности и двух больших рыб.

Я не сказал ему в тот раз, что песня мне не понравилась и слова — тоже. Я был еще ребенком, что бы он ни думал, и мысль о глазах в черном бархатном небе, как бы это красиво ни звучало, меня страшила.

Произошло это за три недели до его гибели. В первой приемной семье был диск с этой песней. Я проигрывал ее снова и снова, пока хозяин дома не взбесился. Он обратился в попечительский совет и попросил, чтобы меня забрали.

Пока мы шли, я немного рассказал об этом Элис. По двум причинам. Во-первых, чтобы она прекратила задавать вопросы. Во-вторых — и это было главным, — я хотел, чтобы она рассказала о себе. Я услышал о причине, побудившей ее прийти ко мне накануне. Она думала, что гибель Мириам и Рики как-то связана с гибелью ее матери. Я все еще считал идею невероятной, но не был готов сказать об этом.