Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Однажды высокий, крепкий чернокожий мальчик, который терроризировал весь район, грубо обращался со мной, когда я играла на улице. Мой отец, решив в кои-то веки преподать этому негодяю урок, вызвал полицию, хулигана арестовали и привлекли к суду. Он всю ночь провёл в камере, и выйдя на свободу после короткого заключения, стал с уважением относиться к правам человека и своим соседям. Но мораль данного инцидента в другом. Куда важнее мести обидчику для меня было то, что я увидела, как вершится правосудие в Соединённых Штатах. Мы собрались в маленьком зале суда, бородатый Арлингтон-стрит против кудрявого Арлингтон-стрит, обвиняемый и обвинитель, свидетели, сочувствующие, зрители и все остальные. Никто не раболепствовал, никого не запугивали, никто не лгал, если не хотел. Мы все были свободны, и со всеми нами обращались одинаково, как и написано в Конституции! И в самом деле наказан был злодей, а не жертва, как это запросто могло бы случиться в подобном случае в России. «Свобода и справедливость для всех». Троекратное ура Красному, Белому и Синему!

На неделе был один повод, ради которого я с радостью откладывала свою книгу, какой бы увлекательной она ни была. Это было вечером по субботам, когда Бесси Финклштейн заходила за мной, и мы с ней, взявшись за руки, заходили за Сэйди Рабинович; затем Бесси, Сэйди и я, брали друг друга за руки и заходили за Энни Рейли; и Бесси и так далее, и так далее, неразрывно связанные друг с другом, гуляли по Бродвею, жадно впитывая всё, что мы видели и слышали, о чём догадывались и чего желали, пока ходили туда и обратно по самой оживлённой улице Челси.

Мы шествовали плечом к плечу, нарушая строй лишь для того, чтобы пропустить людей; мы оставляли отпечатки наших носов и пальцев на стеклянных витринах, сияющих электрическим светом и манящих выставленным в них товаром; осматривали тонны дешёвых конфет, чтобы найти и купить на свои несколько пенни самые долгоиграющие, которые мы могли сосать и жевать по очереди, пока гуляли; мы околачивались везде, где собирается толпа, и могли пробежать целый квартал, приветствуя пожарную машину или полицейскую, или скорую помощь; мы путались у всех под ногами и старались не попадать в серьёзные неприятности – мы были обычными девчонками и чудесно проводили время, как умеют только те дети, чьи отцы держат подвальную бакалейную лавку, чьи матери сами стирают, а сестры шьют на швейной машинке, получая пять долларов в неделю. Если бы мы были мальчиками, то наверняка Бесси, Сэди и все мы были бы «бандой» и забегали бы в китайскую прачечную, чтобы подразнить «Чинки-Китайца», «копы» сгоняли бы нас с удобных порогов, и мы бы целый день хулиганили. Будучи собой, мы называли себя «компанией», и «весело» проводили время, чего проходящие мимо нас по Бродвею люди не могли не заметить. И не услышать. Ведь мы были в возрасте хихиканья, и Бродвей в субботу вечером давал нам множество поводов похихикать. Мы могли гулять до рассвета, потому что на Арлингтон-стрит не было строгого комендантского часа даже для детсадовцев, которые в любое время после часа ночи с одинаковой долей вероятности могли оказаться как в канаве, так и в своих кроватках.

В моей радости был элемент, который не был обусловлен ни достопримечательностями, ни приключениями, ни жевательной конфетой. Я остро ощущала общность толпы. Весь плебейский Челси выходил на прогулку, а буржуазное население вело себя очень дружелюбно. Женщины, увешанные свёртками, чьи шляпки съехали на бок, а худые лица были полны стремлений и желаний, собирались группками на краю тротуара, хвастаясь своими покупками. Маленькие девочки в папильотках* и маленькие мальчики в шляпах без полей цеплялись за их юбки, выпрашивая пенни, но от них лишь рассеянно отмахивались. Несколько несчастных отцов устало плелись за этими семейными группами, остальные рассредоточились между мужскими парикмахерскими и угловыми фонарными столбами. Я понимала этих людей, будучи одной из них, они мне понравились, и я наслаждалась нашим общением.

Субботний вечер – это вечер жены рабочего, но это совсем не значит, что дама не может выйти на улицу хотя бы для того, чтобы оставить заказ у флориста. Так случилось, что Беллингхем Хилл и Вашингтон Авеню – аристократические кварталы Челси, смешивались с Арлингтон Стрит на Бродвее, тем самым даря мне ещё большую радость. Поскольку я всегда любила пёструю толпу. Мне нравились контрасты – яркий свет и густая тень, и те градации, что их объединяют и делают жизнь единой для всех. Я подмечала множество вещей, но в то время ещё не осознавала этого. Только позже я узнала, какие сокровища хранил мой мозг – когда в дальнейшем я оказывалась в затруднительном положении, на меня неожиданно снисходило озарение и понимание – скрытые плоды некого опыта, который в своё время не произвёл на меня впечатления.