Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

После молитвы при свечах женщины обычно читали книги Псалмов, а мы, дети, развлекались в тишине до тех пор, пока мужчины не возвращались из синагоги. «Доброго Шаббата!» – восклицал мой отец, заходя домой. «Доброго Шаббата! Доброго Шаббата!» – отвечали мы. Если он приводил с собой в Шаббат гостя из синагоги – какого-то бездомного бедняка – незнакомца приветствовали и приглашали в дом, усаживая на почётное место рядом с отцом.

Мы все стояли вокруг стола во время произнесения кидуша, или благословения вина, и если ребенок шептался или подталкивал другого, отец упрекал его суровым взглядом, и начинал молитву сначала. Но как только он разрезал халу и раздал всем по куску, мы снова могли говорить и задавать вопросы, если только не присутствовал гость, тогда мы соблюдали вежливую тишину.

В одном госте в Шаббат мы всегда были уверены, даже если ни один нуждающийся еврей не сопровождал моего отца из синагоги. Якуб, подённый работник, принимал участие в празднике вместе с нами. Он спал на полатях* над входной дверью, и залезал туда по грубо сколоченной лестнице. Там он любил поваляться на соломе и тряпках, когда не был занят или ему лень было чем-то заниматься. В пятницу вечером он очень рано взбирался на свой насест, прежде чем семья соберётся за ужином, и ждал своего сигнала, а именно начала беседы за столом после благословения хлеба. Затем Якуб начинал покашливать и делал это до тех пор, пока отец не приглашал его спуститься и выпить стакан водки. Иногда отец делал вид, что не слышит его, и мы улыбались друг другу за столом, в то время как Якуб кашлял всё сильнее и сильнее, начинал бормотать и шелестеть своей соломой. Тогда отец позволял ему спуститься, Якуб шаркающей походкой входил в комнату и стоял, сжимая обеими руками шапку, пока отец наливал ему полный стакан водки. Его Якуб выпивал залпом за наше здоровье. И если после стакана ему давали кусок вареной рыбы, он проглатывал его, как курица глотает червяков, громко чмокая губами и вытирая пальцы о свои спутанные волосы. Затем, поблагодарив хозяина и хозяйку, расшаркиваясь и кланяясь, он пятясь выходил из комнаты и снова поднимался на свой насест; и за меньшее время, чем требуется, чтобы написать его имя, этот простой мужик уже крепко спал, храпя храпом праведника.

Утром в Шаббат почти все шли в синагогу, а те, кто не шёл, читали свои молитвы дома. Обед в полдень был в нашем доме приятным и неторопливым. В перерывах между блюдами отец солировал, когда мы пели любимые песни, иногда на иврите, иногда на идише, иногда на русском, или песни без слов, которыми славились хасиды. Во второй половине дня мы ходили в гости, или совершали долгие прогулки за городом, где поля покрывались молодыми всходами, а сады замерли в ожидании цветения. Если мы оставались дома, то у нас всегда была компания. Соседи заходили на стакан чая. Приходили дяди и кузены, а порой ребе моего брата, чтобы проверить знания своего ученика в присутствии семьи. И где бы мы ни проводили этот день, общение было приятным, лица весёлыми, и всё дышало радостью Шаббата.

Праздники в нашем доме отмечали со всей должной пышностью и церемониями. Песах был прекрасен сиянием новых вещей по всему дому; в Пурим* было принято веселиться, пировать и наряжаться в карнавальные костюмы; Суккот* – поэма, живущая под сенью зелёного шатра; в Новый год наши сердца трепетали от символов и обещаний; Йом-Кипур* побуждал даже весёлых детей желать покаяния. Год в нашем благочестивом доме был бесконечной многоголосой песней радости, скорби, стремления и восхищения.

Мы, дети, хотя и сожалели о том, что праздник прошел, но находили много приятного и в обычные дни недели. У нас было всё, что нужно, и почти всё, чего мы хотели. Нас везде радушно принимали, ласкали и хвалили, как вне дома, так и дома. Думаю, ни у одной маленькой девочки, с которыми мы играли, не было более комфортного ощущения обеспеченности, чем у нас с Фетчке. Нас называли «внучками Рафаэля Русского», будто ссылаясь на объединение нескольких различных гербов на щите нашей семьи. Было очень приятно носить красивую одежду, иметь копейки, которые можно было потратить во фруктовых лавках, чувствовать восхищение, с которым на нас смотрели. Некоторые маленькие девочки, с которыми мы дружили, были богаче нас, но в конце концов чья-то мать могла носить лишь одну пару серёг за раз, а у нашей мамы были красивые висячие золотые серьги.