Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Что касается моих георгинов, то мне сказали, что это и не георгины вовсе, а маки. Как добросовестный историк я обязана записывать все слухи, но я сохраняю за собой право оставаться верной своим впечатлениям. В самом деле, я должна настоять на своих георгинах, если хочу вообще сохранить сад. Я так долго верила в них, что если я попытаюсь увидеть маки в красном цветочном ковре за стеной, то весь сад рассыпается в пыль, оставив мне лишь серую пустоту. Я ничего не имею против маков. Просто моя иллюзия для меня более реальна, чем действительность. Точно так же мы часто строим наш мир на ошибке и кричим, что вселенная разваливается на части, и хоть бы кто пошевелил пальцем, чтобы заменить ошибку на правду.

Наш район был тихим. На противоположной стороне узкой улицы располагался опрятный фасад Корпуса, или военного училища, с прямыми рядами окон без ставней. Нам всем это здание казалось внушительным, потому что оно было построено из кирпича и имело несколько этажей. Я убеждаю себя, что видела в одном из окон портного, чинившего форму курсантов. Я знала эту форму, а в более поздние годы узнала и человека, который был портным, но я не уверена, не эмигрировал ли он в Америку, чтобы испытать там свою удачу, открыв лавку сладостей и обрести счастье в семье с тройняшками, близнецами, или другим чётным или нечётным количеством детей ещё задолго до того, как я достаточно подросла, чтобы самостоятельно дойти до ворот.

За домом моего дедушки был невысокий холм, который я вовсе не запомнила как гору. Возможно, это вообще был только бугор в земле. Эта возвышенность, какой бы высоты она ни была, была частью Вала* – более длинного и высокого хребта, на вершине которого был променад, и который, по слухам, был местом захоронения наполеоновских солдат. Этот исторический слух мало что значил для меня, так как я не знала что такое Наполеон.

Я была не из тех, кто принимает на веру каждое суеверие, которое доходило до моих ушей. Среди диких цветов, которые росли на травянистых склонах Вала, была маленькая маргаритка, в народе называемая «слепой цветок»*, потому что она должна была вызывать слепоту у безрассудных детей, которые её собирали. Я была безрассудной, когда не спала, и охапками собирала «слепые цветы» за домом, наслаждаясь их созерцанием без ущерба для зрения. Если этот опыт и пошатнул мою веру в детские знания, я держала своё открытие при себе и не стремилась делиться им со своими подружками. Позже я обнаружила и другие примеры того любопытного факта, что мне было достаточно выяснить что-то для себя. Мне это любопытно, потому что сейчас я не столь сдержана. Когда я обнаруживаю нечто, даже если это просто новый оттенок красного заката, я должна обязательно рассказать об этом всем своим друзьям. Возможно ли, что в своих детских размышлениях я осознавала тот факт, что мы жили в атмосфере секретности, где знания были для избранных, а мудрость порой каралась смертной казнью?

Летом я большую часть времени проводила на улице. Я находила много поводов навестить маму в лавке, для чего приходилось долго идти пешком. Если мое поручение не было срочным – и даже если было – я делала долгую остановку на Плаце, особенно, если я шла не одна. Плац представлял собой прямоугольное пространство в центре большой площади с тенистым променадом вдоль его ровного газона. Фасад Корпуса выходил на Плац, который использовался для строевой подготовки. Вокруг площади располагались прекрасные резиденции офицеров Корпуса, а одну сторону целиком занимала большая белая церковь. Эти здания пугали и завораживали меня, особенно церковь, ведь это жилища и святилище врага, но на Плаце я не боялась играть и искать приключений. Мне нравилось смотреть, как курсанты маршируют и играют в мяч, или проходить мимо них, когда они прогуливались по двое, они выглядели просто безупречно в своих белых брюках, гимнастёрках и фуражках. Мне нравилось бегать с друзьями и выписывать всевозможные геометрические фигуры на четырех прямых сторонах променада – нескончаемое множество узоров, начертить которые могла лишь пара неутомимых ног. Если, заигравшись, кто-то терял всякий страх, он мог рискнуть покачаться, пока не прогнал охранник, на тяжелых цепях-фестонах, ограждающих памятник на одной из сторон площади. Это был единственный памятник в Полоцке, я никогда не знала, кому или чему он посвящен. Это был памятник, как небо было небом, а земля – землёй, единственное явление в своём роде, загадочное и неоспоримое.