Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Я смутно помню что-то о женском монастыре в том же направлении, но я устала и меня клонило в сон после долгой прогулки, часть пути меня несли, потому что у меня совсем не было сил. Прежде чем мы успели добраться до дома, на небе появились звёзды, и мужчины остановились посреди улицы, чтобы освятить молитвой серп молодой*.

Люблю вспоминать, как мы ходили купаться на реку Полота. Летом по пятницам во второй половине дня, когда трудовая неделя подошла к концу, и дома хороших хозяек сияли чистотой накануне Шаббата, женщины и девочки собирались вместе и, болтая и смеясь, спускались к реке. Там было особенное место, принадлежавшее только женщинам. Я не знаю, где купались мужчины, но наша часть реки была чуть выше мукомольной мельницы Бондероффа. Я вижу зелёный берег, полого спускающийся к воде, и спокойную воду, которая плавно скользит вниз и неожиданно с россыпью брызг затягивается в водоворот мельничного колеса.

Лес на берегу заслонял купальщиц. Купальных костюмов попросту не было, что не смущало русалок, привыкших видеть друг друга обнажёнными в общественных банях. Они почти не боялись, что кто-то чужой их увидит, поскольку место было для них священным. Они плескались, смеялись и подшучивали друг над другом, их волосы струились, а движения были раскованными. Не знаю, приходилось ли мне видеть, чтобы девочки где-то ещё играли так же, как они играли в воде. Это была красивая картина, но купальщицы были бы шокированы, если бы вы предложили изобразить обнаженных женщин на картине. Если когда-нибудь случалось, а на моей памяти это однажды случалось, что их уединение было нарушено, купальщицы впадали в такую панику, будто их жизни угрожала опасность. Визжа, они прижимались друг к другу, погружаясь поглубже в воду, некоторые закрывали глаза руками, подчиняясь инстинкту страуса. Некоторые бежали за своей одеждой на берег и стояли, пытаясь прикрыться какой-то совершенно непригодной для этого тряпкой. Наяды посмелее бросали гальку в трусливых нарушителей, которые, укрывшись покровом густой зелени, предназначенным для защиты скромности, в ответ бросались колкостями и насмешками. Но мальчишки гои либо убегали быстро, либо убегали, получив по заслугам. Женская сорочка и нижняя юбка в таких обстоятельствах превращают испуганную женщину в амазонку; и горе тому наглому негодяю, который промедлил, когда мстительницы бросились в заросли. Ему были уготованы шлепки и оплеухи в ближнем бою, а при отступлении в след ему сыпались проклятия.

Среди самых ярких моих воспоминаний – еда и напитки, и я скорее откажусь от некоторых из моих восхитительных воспоминаний о прогулках, зелёных деревьях, прохладных небесах и всём остальном, чем потеряю зрительные образы ужинов, съеденных вечером в Шаббат после этих прогулок. Я не собираюсь извиняться перед духовно мыслящими личностями, которые подобное заявление сочтут откровенно грубым. Я довольствуюсь тем, что говорю правду так хорошо, как умею. Мне даже не нужно утешать себя размышлениями о том, что то, что для мечтательного аскета является отбросами, может быть золотом для психолога. Дело в том, что даже будучи болезненным ребёнком, я ела с большим наслаждением, а вспоминать о том, как я ела – ещё большее наслаждение. Пожалуй, я могу полчаса мечтать о неподражаемом вкусе тех толстых сырных тортов*, которые мы ели вечером в Субботу. Я не повар, поэтому не могу сказать, как приготовить такой торт. Я могу взять рецепт у мамы, но я бы предпочла, чтобы вы поверили мне на слово, сырные торты из Полоцка превосходны. Если вы возьмётесь приготовить этот десерт, я уверена, будь вы хоть самым искусным поваром, вы будете разочарованы результатом, и, следовательно, вы можете перестать доверять моим размышлениям и выводам. В вашем кухонном шкафу нет ничего, что могло бы придать этому блюду незабываемый вкус. Для того чтобы сделать такой торт, нужна история. Во-первых, вы должны есть его, как изголодавшееся дитя, в памятном полумраке, перед тем как будет зажжена лампа буднего дня[2].

Затем вас должны увезти из дома, где вы наслаждались своим незатейливым пиршеством, через океаны в страну, где о вашей заветной выпечке никто и слыхом не слыхивал; и где дневной свет и сумерки, рабочий день и праздничный, годами проносятся мимо вас сплошным потоком странной, новой, бьющей ключом жизни. Вы должны воздерживаться от несравненного лакомства в течение многих лет, – я думаю, пятнадцать то магическое число, – а затем однажды внезапно потереть лампу памяти Аладдина, и знаменитый лакомый кусочек как по волшебству окажется у вас на блюдечке, украшенный душистыми травами воспоминаний о прошлом.