Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Но вернёмся к моим омовениям! Мы раздеваемся в помещении сразу за входом, из мебели там только лавки вдоль стен. Нет ни ширмы, ни другой защиты от сквозняка, который врывается внутрь при каждом открытии двери. Мы заходим в парную, а там вавилонское столпотворение – пронзительные голоса женщин, хриплые голоса банщиц, плач и визг детей, шум льющейся воды. Тут же нас обдаёт жаром парной, и мы задыхаемся в клубах пара. Наконец мы находим пустую лавку и расставляем полукругом деревянные ушата*, собранные по всей парной. Иногда две женщины одновременно хватались за один и тот же ушат, и начиналась перебранка, в ходе которой соперницы припоминали друг другу все неудачи, прозвища и нежелательные связи с живыми, мёртвыми и нерождёнными до тех пор, пока не вмешивалась банщица, которая полагалась на силу мускулов, а не аргументов, и определяя кто прав, кто виноват, она щедро и к месту приправляла свою речь крепкими выражениями. Центр парной, где парильщицы наполняют свои ушата из кранов – это вечное поле брани, особенно в людный день. Миролюбивые женщины, сидящие в пределах слышимости, переставали яростно надраивать своих детей, к великому облегчению последних, и вслушивались в самые оживленные ссоры.

Мне нравилось наблюдать за полками* – местом пыток и героической стойкости. Это серия ступенек, поднимающихся к потолку, и обеспечивающих постепенный подъём температуры. Парильщица, которая хочет как следует пропотеть, по несколько минут лежит на каждой ступеньке, в то время как банщица несколько раз от души проходится по ней жгучим веником. Иногда женщина забиралась слишком высоко, и её спускали вниз без сознания. На полках также ставили банки*. Спина, уставленная ровными рядами банок, напоминает мне противень с булочками. Я конечно же никогда не залезала на полки, здоровье не позволяло. Свои шлепки я получала дома.

Еще один центр внимания – миква*, произносить это слово в присутствии мужчин невежливо. Это большой резервуар стоячей воды, в глубь которого ведут ступеньки. Каждая замужняя женщина должна регулярно совершать здесь определенные церемониальные омовения. Чистота так же строго предписывается, как и благочестие, и способ её достижения чётко определён. Банщицы готовят женщин к погружению в микву, а любопытные дети за этим наблюдают. В бассейне женщин определённое количество раз окунают в воду с головой. Воду не меняли уже несколько дней, она выглядит и пахнет неприятно. Но у нас в Полоцке микробов не было, так что никто от погружения в грязную воду не пострадал, как и от того, что одни и те же ушата использовали все подряд женщины Полоцка. Если кто-то был настолько брезгливым, что сомневался, стоит ли посещать общественную баню, то за двадцать пять копеек можно было помыться в одиночестве в другой части здания. Богатым роскошь была доступна даже в Полоцке.

Чистые, раскрасневшиеся и пышущие паром, мы наконец возвращаемся в раздевалку, где одеваемся, дрожа от холода на сквозняке из входной двери; затем, закутавшись по самые глаза, окунаемся в морозный уличный воздух и спешим домой, со стороны это выглядит как будто много больших свёртков бегут вместе с маленькими. Если по дороге мы встречаем знакомых, то нас приветствуют фразой «zu refueh» (за ваше здоровье). Если первым встреченным мужчиной окажется гой, то женщинам, побывавшим в микве, придётся вернуться и повторить церемонию очищения заново. Во избежание этого несчастья на глаза надвигали платок, чтобы исключить нечестивые взгляды. Дома нас награждают лишним куском пирога к чаю и относятся как к героям, вернувшимся с победой. Мы рассказываем забавные истории из нашей экспедиции, а мама жалуется, что мой младший брат стал слишком взрослым, чтобы брать его в женскую баню. Отныне он будет ходить в баню вместе с мужчинами.

Мясной рынок, Полоцк

Моё зимнее заточение не разделяла моя старшая сестра, которая в остальном была моей постоянной спутницей. Она выходила на улицу чаще, чем я, не боясь холода. Она так сильно боялась, когда мама уходила в лавку, что так повелось, ещё с тех пор, как она была маленькой, что она всегда сопровождала маму. Укутанная, с красным обветренным лицом, из-за мороза слёзы незаметно катились по её пухлым щёчкам, она целыми днями бегала за занятой работой мамой, или топталась за прилавком, или уютно устраивалась вздремнуть среди мешков с овсом и ячменём. Она грела свои маленькие ручки над маминым горшком с горячими углями – в магазине не было печи – и даже научилась стоять над ним, широко расставив ноги, чтобы согреться получше и не поджечь при этом свою одежду.