Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Фетчке была похожа на молодого жеребёнка, который неразлучен с кобылой. Я делаю это сравнение не ради насмешки, а из глубочайшей жалости. Фетчке поначалу держалась рядом с матерью ради любви и защиты, но вместе с лаской она незаметно приучалась к дисциплине. Она рано узнала на примере матери, что руки, ноги и ум созданы для труда. Она научилась склоняться перед игом, поднимать тяжести, делать для других больше, чем могла надеяться когда-либо получить взамен. Она научилась смотреть на засахаренные сливы и не просить их попробовать. Когда ей в пору было только нянчить кукол, она уже знала, как утешить измученное сердце.

И всё это, пока я сидела дома в тепле и под присмотром, нетронутая никакой дисциплиной, кроме той, что я навлекла на себя собственными проступками. Я немного отличалась от Фетчке по возрасту, значительно по состоянию здоровья и чрезвычайно по удаче. Во-первых, мне повезло родиться после неё, а не до; во-вторых, унаследовать из семейного фонда именно тот ассортимент талантов, который обеспечил мне особое внимание, льготы и привилегии; и в-третьих, поскольку удача всегда притягивает удачу, в моих праздных руках всегда оказывалось что-то хорошее – будь то солнечный луч, или любящее сердце, или работа по душе – когда бы я ни повернула за угол, я протягивала руку, чтобы узнать, что принесёт мне мой новый мир. В то время как у моей сестры, милого, преданного существа, руки были настолько полны работы, что солнечный луч выскальзывал, любящий друг был уже слишком далеко, когда она разгибалась от своей работы, и всё, что у неё было от лучшего мира – это благоуханный порыв зефира*, дующий ей в лицо всякий раз, когда перед ней непреодолимо захлопывалась дверь.

Быть может, Исава* зря слишком сильно винили в том, что он продал своё право первородства за чечевичную похлёбку*. Жребию первенца не всегда стоит завидовать. Первенец такого состоятельного патриарха, как Исаак, или сегодняшнего Ротшильда*, наследует со стадами, рабами и сундуками отца множество забот и обязанностей; если только он не человек без чувства долга, в таком случае мы и подавно не должны ему завидовать. Первенец неимущего отца наследует двойную меру тягот нищеты – безрадостное детство, молодость без наставника, и возможно, зрелость без пары, он истощает свои жизненные силы, пытаясь прокормить младших детей своего отца. Если мы не можем покончить с бедностью, то мы должны, по крайней мере, упразднить институт первородства. Природа создала индивидуума и обещала ему в награду за производство потомства утешение и бессмертие. Но пришёл человек с его запатентованными мозгами и понятиями, защищёнными авторским правом, и обложил индивидуума налогом в виде принудительного сотрудничества ради содержания его любимого института – семьи. В тисках этой тирании мы должны находить утешение в надежде на то, что человек вспомнит, что он родное дитя матери-природы, и сможет достичь более совершенного сходства с её величественными чертами; что его неравномерное развитие увенчается обретением духовной конституции, способной к абсолютной справедливости.

Кажется, я рассказывала о том, как я оставалась дома зимой, в то время как моя сестра помогала или мешала маме работать в лавке. Иногда дни тянулись слишком долго, так что я сидела у окна и думала о том, что должно произойти дальше. Не было ни кукол, ни книг, ни игр, а порой и друзей. Бабушка учила меня вязать, но я так и не добралась до пятки своего чулка, потому что, если я обнаруживала спущенную петлю, то распускала всю свою работу до тех пор, пока не удавалось её поднять; а бабушка, вместо того чтобы поощрять мою любовь к совершенству, теряла терпение и забирала у меня вязальные спицы. Я и сейчас считаю, что она была не права, но я простила её, так как носила с тех пор много пар чулок со спущенными петлями и была за них благодарна. Говоря о таких повседневных вещах, я вспоминаю своих друзей, в узорах душ многих из них тоже встречаются упущенные петли. Я люблю этих друзей так сильно, что думаю, что наконец-то начинаю избавляться от своей нетерпимости, ибо помню то время, когда я не могла любить что-то меньшее, чем совершенство. Я и мои несовершенные друзья вместе стремимся избавиться от своих недостатков, и я счастлива.