Земля оборотней

– А я вас предупреждал, – говорил Йокахайнен с таким довольным видом, будто ждал не дождался заморозков. – Здесь, за горами, царство вечной зимы!

– Что же, здесь снег не тает? – спросил Ильмо, постукивая зубами от холода.

– Почему же, летом, на южных склонах, еще как тает. А в темных расщелинах – копится годами…

Склоны по сторонам расступались, становились более покатыми. И, главное, начали попадаться доказательства того, что эта суровая земля всё же обитаема.

Однажды утром тропа вывела их к удивительной белой скале. Она одиноко стояла у края тропы, возвышаясь на три человеческих роста, и выглядела такой гладкой, будто была рукотворной. На вершине скалы отчетливо виднелось искусно вырезанное в камне женское лицо, обращенное в сторону Врат Похъёлы. Путешественники столпились у скалы, рассматривая его и гадая, что бы это всё могло означать. Лицо вовсе не казалось угрожающим – наоборот, оно было красивым и умиротворенным. И еще – оно явно принадлежало карьяльской женщине. Ильмо вглядывался в его черты и чувствовал волнение, которое сам не смог бы себе объяснить. Оно казалось не просто знакомым, но родным – не то полузабытая мать, не то Айникки. Добрая мать смотрела ясным, открытым взглядом, ласково присматривая за своими заблудившимися детьми…

– Кто это вырезал тут лицо Кюллики? – послышался за его спиной веселый голос Ахти. – Даже в Похъёле мне не скрыться от ее опеки!

– Доброе предзнаменование! – сказал Аке. – Лик Фреи сулит удачу…

– Это не Фрея, – буркнула Асгерд.

Ильмо удивленно повернулся к ней.

– А кто?

– Калма.

Ильмо вздрогнул, поднял взгляд… Спокойное лицо карьяльской женщины смотрело на юг – но морок уже прошел. Теперь от этого лица веяло жутью. Губы улыбались материнской улыбкой, но в глазах таилась тьма.

– Эх, растяпы! Не надо было… – начал Йокахайнен, но не закончил, только махнул рукой.

– Пошли отсюда, – сухо сказала Асгерд.

За белой скалой тропа резко нырнула вниз – и вскоре потерялась среди обомшелых камней. Дороги больше не было. До самого горизонта перед ними раскинулось пустое пространство. Равнина, со всех сторон окаймленная горами, усеянная невысокими холмами, изрезанная трещинами, украшенная стоячими камнями. Посреди равнины, в самой низине, блестел бледно-голубой глаз озера. На его северном берегу, вдаваясь в озеро мысом, возвышался странный одинокий холм, очертаниями похожий на шишковатую голову. Над озером кружились стаи птиц.

Ни единого дерева на равнине не росло – вся растительность была не выше колена. Но назвать эту местность однообразной и тусклой не повернулся бы язык. На скалах повсюду были разбросаны яркими пятнами мхи и лишайники: клюквенно-красные, охряные, синеватые, серые, буро-зеленые. Целые поля вороники – кислой черной ягоды, которую на Севере едят только олени и медведи. На солнечных склонах розовела безвкусная, но целебная толокнянка. В сырых ложбинах у озера трепетали тонкими ветвями сизые полярные ивы, зеленела осока…

– А ты говоришь – царство зимы, – восхищенно проговорил Ильмо, разглядывая это многоцветье.

– Ты еще весной тундру не видел, когда всё цветет, – гордо сказал Йокахайнен.

– Это и есть Внутренняя Похъёла? – спросил Ахти.

– Да. Здесь она начинается. Но нам надо идти гораздо дальше, за те горы, – Йокахайнен махнул рукой в сторону горизонта.

– Значит, мы уже в Похъёле, – проговорил Аке, останавливаясь рядом с ними. – И где ее жители? Где туны?

– В этих горах я не видел их гнездовий. А на открытой равнине ни один тун не поселится. Думаю, их тут вообще нет. Это же приграничье, дикое и скудное…

Не прошли они и сотни шагов, как солнце затянуло облаками и пошел снег, понемногу усиливаясь и превращая пеструю равнину в мертвенно-белое пространство.

– Этот снег уже не растает, – сказал Йокахайнен. – Как выпал, так и ляжет до следующего лета.

На склонах вокруг них еще попадались редкие березки – не вездесущий ползучий ерник, а настоящие деревца, только неимоверно кривые, как будто изломанные. Ильмо указал на них Аке и начал рассказывать о том, как ценится на юге их необычайно прочная и красивая, словно кружевными узорами затканная, древесина.

– Вспомнил! – вдруг выпалил Ахти.

Все остановились и обернулись к нему.

– Что? – спросил Ильмо.

– Про сломанную стрелу! Ту, что подложил тебе Калли. Нам же такую прислали из Саво, когда я отправил восвояси мою последнюю невесту. Ух как мать перепугалась! Немало серебра потратила, чтобы эту стрелу согласились забрать обратно!

– И что она значит?

– У южных карьяла так объявляется кровная месть всему роду.

– Час от часу не легче! – в сердцах воскликнул Ильмо. – Ну какая месть?! Кому он мстить собрался – мне, что ли? Когда я мог нанести ему такую обиду, что ее можно смыть только кровью?

– Глупости какие-то, – кивнул Аке. – Ты с Калли всегда обращался словно с родным братом. Может, Ахти ошибается?

– Не ошибается, – сказала Асгерд. – Я слыхала про этот обычай. Только вот что чудно – почему же он, сломав стрелу, с тебя и не начал? Почему не прирезал во сне?

– Может, это просто весточка, – сказал Йокахайнен. – Дескать, «пошел мстить, не поминайте лихом»?