Земля под копытами

Если уж рассказывать, так не со Сластиона начинать надо, а с себя. Пообедал я в тот день в колхозной столовой и думаю: вертеться мне еще, как белке в колесе, до полуночи, до утренней росы, пока комбайны работают. Рабочий день у колхозного агронома ненормированный, тем более в уборочную. Дам, думаю, себе роздых и сыграю с директором школы в шахматы. Наши с ним шахматные перегоны, с переменным успехом, к тысячной партии подходят. Поставил я машину на боковой улице, чтоб глаза никому не мозолила, и уселись мы у директора на веранде за шахматным столиком.

Первую партию я проиграл, вторую выиграл. Знаю, в поле пора ехать, а оторваться не могу. В азарт вошел. Контровую давай, говорю. Сыграли контровую — я проиграл. Еще одну, говорю, последнюю. Выиграл. Ну, теперь уж точно последнюю, контровую, директор настаивает. Расставили шахматы, играем, но мне уже что-то не играется. Думаю не о том, как ходить, а больше о горохе, семенной горох надо было в хранилище засыпать. Сделал ход и звоню кладовщику. Как там, спрашиваю, не сырой ли горох от комбайнов идет? И сырой не идет, и сухой не идет, докладывает кладовщик, стоят комбайны.

— Почему стоят?

— А я почем знаю, они мне не докладывают.

А я обещал вечером в район доложить, что семенной фонд засыпан. Смотрю на доску и фигур не вижу. Хожу, лишь бы походить, только б проиграть скорее — и выигрываю! В приподнятом настроении — выиграл турнир! — мчусь в поле. Подъезжаю к мостику через овраг и собственным глазам не верю: трибуна навстречу идет. В черных лаковых туфлях. И такая трибуна, что я таких трибун и на областных совещаниях не видел: разукрашенная, резная, с деревянными шишечками сверху. Следом детвора бежит и бабки с дедами ковыляют, да несколько дачников. «Невероятно, чтоб трибуна сама шла, да еще и в лаковых полуботинках, среди лета, — думаю, — это у меня от мозгового перенапряжения во время игры кровоизлияние какое-то начинается».

Тут становится трибуна на мосту и поднимается над трибуной Йосип Македонович Сластион. При полном параде, темный костюмчик, белая сорочка, красный галстук.

— Куда это ты, Македонович, несешь общественный инструмент, — спрашиваю.

— Дарю сельскому очагу культуры, чтоб люди ученые выступали и говорили, кому что надо для нашего дальнейшего расцвета вперед.

— Для дальнейшего расцвета надо больше работать и меньше говорить.

— Завтра иду в бригаду, а тебе, товарищ агроном, рассекречу свои данные про эту трибуну. Когда будешь докладывать с нее про ход уборки зерновых, не утаи, как в горячую пору с директором школы в шахматы играл и выиграл со счетом 3 : 2, честно расскажи людям про эти тенденции в своей жизни, иначе онемеешь навек, такая это трибуна.

— Откуда ты знаешь?! — вскрикнул я. Кто это мог видеть, кто мог слышать, еще ведь тепленькие стоят фигуры на шахматной доске.

— А я теперь все про всех знаю, открылось мне в результате больших переживаний и моральных мук моих.

Я нажал на газ. Что здесь скажешь, да и в поле надо спешить.

— Не спеши к комбайнам, товарищ колхозный агроном, ты им все равно не поможешь, один в канаву свалился, за краном уже послали, а у другого вал поломался, и там инженер порядок соответственно наводит. Лучше послушай мою короткую речь, регламент мой уже кончается… И будет эта речь в разрезе твоих недостатков, над которыми надо работать.

Сластион поправил галстук, кашлянул, как заправский оратор, и сказал так:

— Уважаемые товарищи! Что у кого болит, тот про то и выступает. Это уж такая трибуна, что не даст сбрехать. Не берите пример с меня, был я в большом авторитете, пока плотничал, а надулся как индюк — лопнул по всем показателям, а на данном этапе нам такие не нужны. Каждая душа свою работу знает, вот пусть своего и придерживается, насколько позволяет грамота и способности. У кого есть соображение руководить, пусть руководит, уважая законы нашего социалистического общежития, руководить — это тоже нелегкий хлеб, рубаха, правда, на плечах не мокнет, но для головы трудность большая, и пониже спины часто бьют. А у кого соображение окна-двери делать, пусть окна-двери делает, без этого нам тоже нет движения вперед, и вопрос дверей и окон — вопрос вопросов. Слава нашим руководителям и столярам соответственно слава, а кто в горячее время уборочной кампании норовит в холодок, тот не сегодняшний представитель, а вчерашнего дня. Уважаемые товарищи, может, это мое последнее выступление, потому что с этой минуты становлюсь новым человеком и иду добровольно на рядовые работы, отрывая себя от трибуны с кровью. Так не подпирайте меня регламентом, а разрешите еще сказать и по вопросу шапок. Не покупайте дорогих — бобровых, не шапка наш главный показатель, и фактор шапки не спасает нас от падения по всем остальным показателям, в чем и убедился на собственном опыте. Я кончил. Бурные аплодисменты…