Земля помнит всё

— Нет. Полную свободу предоставил: хочешь — говори, хочешь — смейся!.. Даже курить разрешил!

Ясно. Значит, и поза, и эта торжествующая удовлетворенность идут от натуры, отнюдь не свидетельствуя о недостатке мастерства и вкуса у художника. Но почему? Откуда это? Ведь вот он, рядом. Назар горд, он гордится работой, которую делает, гордится тем, чего достиг, добился, но в его гордости естественность и спокойное человеческое достоинство… А здесь… на портрете?.. Разве это Назар, честный, искренний, работящий? Так бы и повернул портрет к стене лицом!

Без особого интереса Байрам скользнул взглядом по соседним холстам и вдруг замер.

Удивительные глаза смотрели на него с портрета. Суровый, мрачноватый и бесконечно правдивый взгляд, Некрасивое, землистого цвета лицо, покрытое глубокими морщинами, казалось, вырезано было из потемневшего от времени корня. Вот это портрет! Это лицо!

— Гурт, бригадир наш, — уважительно сказал Назар, видя, что брат заинтересовался портретом. — Истинный земледелец! О нем ведь писали, не читал?

Нет, Байрам ничего не знает о бригадире по имени Гурт. Не читал, не слышал, и лицо незнакомое. Но портрет был настолько выразителен, что Байрам мог бы многое сказать об этом человеке.

— Понимаешь, работник он золотой… — озабоченно говорил Назар, вместе с братом вглядываясь в портрет Гурта. — Землю знает — прямо волшебник. Но упрям, самолюбив, иногда даже вздорен. С заместителем моим, с Машатом — ты его видел вчера, — никак поладить не может. У Гурта дочь есть, единственная, очень хорошая девушка. Полюбила парня. И парень прекрасный. Техникум окончил, сейчас бригадиром работает. Словом, пара хоть куда! Но парень-то — сын Машата. Тот пришел сватать, а Гурт ему от ворот поворот. Разве так делают? Ей же не за Машата идти!

— А чего это он так невзлюбил твоего Машата?

— Да из-за ерунды! В прошлом году я на выставку в Москву уезжал, вот они без меня и сцепились. Машат без предупреждения воду убавил его бригаде. Я, конеч но, пропесочил его потом как следует. Только Гурт всё равно ворчит. Злопамятный мужик!

Назар говорил, а Байрам внимательно вглядывался и лицо Гурта. Не верилось ему, что человек с такими глазами из-за ерунды, из-за мелкой обиды месяцами будет таить злобу. Ему показалось даже, что человек на портрете слышит эти несправедливые слова, что густые брови его еще теснее сошлись на переносице, глубже залегли на лбу морщинки. Да, что-то здесь не так…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Северный ветер к полудню стих. Небо становилось все прозрачнее, белые густые облака таяли, уходили за горизонт. Тех, кто по утреннему морозцу укутался в теплое пальто, начал прошибать пот.

На улицах становилось все многолюдней. Кое-где толпы девушек и молодух, разряженных так, словно им сейчас ехать за невестой, запрудили, перегородили улицу. Стоило появиться автомобилю или мотоциклу, пестрые девичьи стайки с визгом рассыпались, а потом снова сливались в яркий живой букет, полыхающий всеми цветами радуги.

Девушки не спешили заходить в клуб, покрасоваться возле его дверей тоже было немалое удовольствие. Подходили все новые группы, девушки окидывали друг друга внимательным оценивающим взглядом и снова принимались болтать. Нарядные, улыбающиеся, довольные, они были главным украшением сегодняшнего праздника.

Больше всего народу толпилось на площади. Здесь, между школой и клубом, должны были вскоре начаться встреча борцов и состязание прыгунов за платками. Парни, которым предстояло бороться за призы, с нетерпением ждали своего часа, толпа то и дело взрывалась смехом, смех был веселый, раскатистый и затихал не сразу.

На солнышке возле самой школы расположились на кошмах старики. Словно бы и не замечая веселой толпы, заполнившей противоположную часть площади, они с наслаждением прели в своих тулупах под ласковыми лучами зимнего солнца, негромко похохатывали над собственными шутками и прибаутками, не забывая потягивать чай. Кое-кто разохотился помочь поварам — чистили лук, картошку. Здесь же, возле специально выкопанных очагов, исходили мясным духом огромные, о четырех ручках казаны.

Вдруг по площади прокатились дробные звуки бубна. Сразу ожила, заколыхалась толпа, огромный круг образовался перед клубом.

Теперь и старики повернулись лицом к клубу. Один только Гурт как лежал перед шахматной доской, опершись на локоть, так и остался лежать, внимание его целиком поглощено было шахматами, не мог он решиться на очередной ход. Второй раз брался за коня, но, так и не сделав хода, поспешно ставил фигуру на место.

Старик с окладистой бородой выплеснул из маленькой, чуть видной в его широкой ладони пиалы остатки чая, поставил ее на кошму и сказал:

— Говорят, давнишний это танец — кушт-депме. На днях в газете прочел, оказывается, западные йомуды с незапамятных лет его пляшут. Ни один праздник без него не обходится.

— Возможная вещь, — поддержал его худощавый старик с жиденькой сивой бороденкой. — Ораз вполне мог такое вычитать. Читать он мастак. Взялся раз вслух мне читать — ну будто водой поливает, не сглазить бы!..