Земля помнит всё

— И чего ты, Вельдже, Ораза всегда нахваливаешь? — глухим, словно со сна, осипшим голосом проворчал третий старик. — Насчет танца этого у меня спрашивай. Зачем газета, когда человек своими глазами видал? Я ведь учился в Красноводске… Вы, понятное дело, сроду такого города не видели… Красноводск — это, ну как бы сказать, край света. Суша на нем кончается, дальше одна вода. Сидишь, бывало, свесишь ноги в море… Вода без конца без края, а пить никакой возможности — горькая!.. Неделю я там проучился… Я ведь и в Казанджике бывал, и на острове Челекен. Побродил по белу свету, много кой-чего повидал…

Старик вынул из-за пазухи большой платок и с удовольствием вытер с лица пот. Погруженный в воспоминания, он не смотрел на слушателей, зато те все чаще переглядывались, некоторые уж и посмеиваться начали…

— В газетах мало ли что напишут… А вот когда собственными глазами увидишь… У них, у йомудов, что праздник, что траур — большие торжества всегда. А уж танец этот… Заиграют, весь народ в пляс! Даже старухи, ей-богу!..

Распаренное от чая лицо Ораза-ага расплылось в хитроватой улыбке.

— Вот ты, Мавлям, толкуешь, учился, мол, обычаи всякие узнал… А как же это у тебя вышло? Как ты за неделю управился?

Кто-то не удержался, хихикнул. Обида, сначала проступив лишь в глазах, растеклась по всему лицу Мавляма. Он презрительно усмехнулся.

— Не один твой хваленый Ораз газеты читать умеет. Вот только глаза сдавать стали. Да и буквы в газетах что ни день мельче делаются. Раньше, бывало, большие, жирные, а теперь словно бисер какой. Да… Парень еще был один, йомуд. Тувакклыч звали, ну, просто сказать, без костей человек. Уж он этот кушт-депме отплясывал… Бывало, пойдем с ним на свадьбу…

— Так ты ж там всего одну неделю пробыл… — перебил Мавляма Ораз.

— Кто это тебе сказал? Учился неделю, это верно.

— А, понятно… Остальное время, стало быть, кушт-депме плясал?

— Ладно, говори, Ораз, я помолчу, — Мавлям обиженно отвернулся.

Старики беззлобно рассмеялись.

А пляска между тем уже набирала силу. Ритмично отбивали такт подошвы. Подбадривая пляшущих, зрители кричали, хлопали.

Стариков тоже начало забирать. Трое поднялись, пошли поглядеть, остальные тоже все чаще оборачивались в ту сторону. Один Гурт вроде бы ничего не видел, не слышал. Он наконец сделал ход, передвинул коня, а дальше опять заело. Противник его изнемогал, видно, кончилось у него терпение. Он громко вздыхал, почесывался — ясно было, что невмоготу ему продолжать сейчас игру.

— Слушай, Гурт, давай кончать. Согласен на ничью.

— А я не согласен.

— Тогда ходи быстрей! Ковыряешься, словно корову покупаешь!.. Люди, понимаешь, пляшут, музыку слушают, а мы с тобой как сычи…

— Ладно, не гомони попусту. Нет лучше музыки, чем шахматная игра!

Байрам пробрался в самую гущу толпы — очень интересно было поглядеть, как танцуют здесь кушт-депме, Он знал, что танец этот, веками бытовавший у западный туркмен, все шире распространяется по республике. Молодые композиторы пишут к нему новую музыку, его изучают балетмейстеры, снимают в кино. Одним словом, неожиданно обретенная реликвия.

Вероятно, искусство танца было когда-то широко распространено у туркмен, стремительный ритм, четкие, выразительные движения — все это в характере народа и идет из глубины веков. Ислам задушил туркменский танец, окостеневшие догмы шариата не очень-то способствовали развитию народной хореографии. Танец чудом уцелел на западе у йомудов и теперь обретает свою вторую жизнь.

Великолепный танец, увлекательный, быстрый, главное, массовый, его танцует толпа. Ведь не только те, кто пляшет в кругу, зрители тоже не могут устоять против этого лихого ритма: притопывают ногами, бьют в ладоши, хором кричат: "Кушт, кушт!"

В кругу только парни. Девушки в круг не идут, стоят поодаль, хотя, в общем, не очень-то скрывают, как хочется им поплясать. Ничего, годок-другой, и девушки будут плясать этот кушт-депме вместе с парнями, у йомудов ведь это запросто. Время выведет их в круг, этих нарядных красавиц. Чего только не делает время. Тридцать, даже двадцать лет назад немыслимо было представить себе, чтоб девушки и молодухи так вот хохотали посреди села, хлопали, отбивая себе ладоши. Кое-кто, конечно, поглядывает на них неодобрительно, но ничего страшного за этими взглядами уже не кроется. Так, инерция… Во всяком случае, деревенские красавицы гневных взглядов не замечают. Веселятся себе и знать ничего не хотят. Ни на одной нет яшмака[1]. Подумать только, ни на одной!

А вот Терек, наверное, не могла бы так смеяться. Очень уж она была застенчива. Интересно, как она сейчас? Сорокалетняя женщина. И, может быть, совсем уже не застенчивая… Но как трудно, просто невозможно представить ее себе другой, навсегда осталась она для него пятнадцатилетней. Глаза у нее были умные, ясные, но всегда какие-то вспугнутые… Они менялись, когда Герек смотрела на него, становились спокойнее, глубже. А он робел, смущался под этим мягким, ласковым взглядом. И все-таки не мог не смотреть на ее губы, тонкие, розовые, нежные…