Земля помнит всё

Байрама попросили прочесть стихи. Он стал читать отрывок из поэмы о людях, чьи лица схожи цветом с землей. Это место он считал лучшим. Он волновался, пожалуй, не меньше, чем в театре. Ведь эти люди — люди земли, герои его поэмы — сидели сейчас здесь, рядом с ним.

Байрам прочел лишь небольшой отрывок, а устал так, словно читал весь вечер. Люди тянулись к нему со стаканами в руках, выкрикивали слова благодарности, но Байрам не различал лиц. Лицо Гурта, единственное, которое нужно было ему сейчас — заглянуть в глаза, спросить — и которое он только что отчетливо видел, исчезло, растаяло… Совсем рядом — порозовевшее лицо брата, счастливое, улыбающееся… И хотя это были родные черты и глаза светились любовью, Байрам не мог не увидеть того, что так неприятно поразило его в портрете. "Видишь, какими людьми я руковожу? В поэзии разбираются не хуже твоих горожан!"

На противоположном конце стола со стаканом в руке поднялся Машат, и Байрам мысленно отметил, что почему-то ни разу не вспомнил сегодня об этом человеке.

— Друзья! — с чувством сказал Машат. — Заметили ли вы, какие мудрые слова произнесены были сейчас поэтом? — Он смолк, словно бы ожидая ответа, хотя ясно было, что вопрос его риторический. Заместитель Назара стоял в профиль к Байраму, и тот не видел выражения его лица, но даже по профилю заметно было, что оратор не сомневается: выступление его умно, своевременно и выслушано будет со вниманием. — Поэт сказал, — с воодушевлением продолжал Машат, — что лицо истинного крестьянина вбирает в себя запахи, соки, цвет земли. Правильно сказано. Спасибо тебе, Байрам! — Он всем своим плотным туловищем повернулся к Байраму, на широком лоснящемся лице поблескивали маленькие пронзительные глазки. "Не про твое лицо это сказано!" — мысленно отметил Байрам. — У нас много достойных людей, много прекрасных земледельцев, подлинных мастеров своего дела. Но я, товарищи, предлагаю тост за самого уважает мого, самого достойного, за истинного хлопкороба — за Гурта!

Тост свой Машат произнес весьма прочувствованно, но потом почему-то заторопился и конец несколько скомкал. Наверное, побоялся, что зашумят, не дослушают. Его дослушали, но тост приняли совсем не так, как он рассчитывал. Люди за столом переглядывались, никто не тянулся к нему чокаться. Назар не смотрел на него, что-то говорил жене. Машат оглянулся по сторонам и молча выпил свой стакан.

— Что ж, товарищи, — тамада решил поддержать Машата. — Прекрасный тост. Выпьем!

Выпили. Но не было ни оживления, ни веселого гула. На Машата никто не смотрел.

Гурт сидел недалеко от двери, рядом с Баллы.

— Ну как, — весело ухмыльнувшись, спросил парень, — неужто и теперь не примешь его сватов?

— Кончай болтать! — сурово бросил Гурт.

Сидеть за столом Гурту совсем расхотелось. Он выждал еще немножко и, выбрав подходящий момент, ушел.

Назар был поражен, не думал он, что Машат пойдет на такой грубый прием. Сразу два дела решил обделать: председателю высказать свое одобрение — правильный, мол, твой выбор, — а односельчанам дать понять, что он к Гурту со всей душой, что старый упрямец просто счастья не хочет детям. Грубо сработано, Машат. Ни один человек тебе не поверил, скорее могли принять за насмешку. Гурт, видно, так и понял, ушел. Назар бросил взгляд на заместителя. Не поднимая головы, Машат что-то рассказывал гостю. Вот так, дорогой заместитель, впредь тебе наука: хотел с одного заряда двух зайцев хлопнуть, а в ружьишке-то оказался пыж.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Дурсун до конца не досидела. Отворила дверь, и сразу в лицо пахнуло морозцем, густая теплая духота зала осталась позади. Над пустынной улицей разлита была тишина. Высоко-высоко, там, куда не доставал яркий свет фо-нарей, темнело спокойное большое небо. Яркие звезды мигали где-то очень далеко.

Морозный воздух освежил её, легче стало на душе. Уж как хотелось ей досмотреть фильм, а вот не смогла, убежала. Тяжелый очень фильм, страшный… Подумать только, как бедная собака мучилась. И причал весь обегала, и корабль… Мечется, нюхает, повизгивает так жалобно… Куда ни ткнется, нет хозяина. Погиб ее хозяин… Такой симпатичный парень… И кому только в голову пришло на праздник печальный фильм показывать.

Главное, на Ораза он очень похож, парень этот. Высокие оба, стройные, темноволосые… И с лица как братья. Носы у обоих крупные, прямые… Лучше не думать об этом, почему-то не по себе ей оттого, что они так похожи. И зачем вообще делают в фильмах плохой конец? Конечно, она не ребенок, понимает, что все это неправда, что этот красивый киноартист разгуливает сейчас себе преспокойно по Ашхабаду, а все-таки на душе тяжело…

Нескладно как-то у них с Оразом получается. Вспомнишь, и хоть ревмя реви. Разве они думали когда-нибудь, что ее отец может отказать Машату. Они вообще Считали, что согласие родителей — чистая формальность, дань традиции и уважению к старикам. Знали, конечно, что у отцов есть какие-то там свои счеты, но нисколько не сомневались, что, стоит только заговорить о свадьбе, все это испарится, лопнет как мыльный пузырь.