Земля помнит всё

— Я делал, как начальство велело. Машат сказал, председатель в курсе…

— В курсе? Ясно, — негромко сказал Назар. И вдруг закричал. — Иди! Убирайся, чтоб я тебя не видел! — Аманлы бросился к двери. Никогда не думал он, что председатель может так кричать. — Постой! Не ложись спать, но чтоб к утру все, что ты мне сказал, было написано на бумаге! Ясно? Утром принесешь и отдашь лично мне. Я о вас позабочусь. Узнаете, как обманывать государство!

— Да ведь мне же Машат…

— Ладно! Все чтоб было написано! Все до последней мелочи!

Аманлы кивнул и тихонечко притворил за собой дверь.

Назар долго сидел неподвижно, устремив взгляд в одну точку. Дымила недокуренная сигарета, тонкая струйка дыма лезла в глаза, глаз заслезился, но Назару йе пришло в голову отодвинуть пепельницу. Он занят был мыслью о том, насколько он, Назар Мамедов, председатель колхоза, виновен в этой истории.

В прошлом году, учитывая большую засоленность, он разрешил засеять лишние десять гектаров, ими потом заменили участки с низкой всхожестью. Это было сделано с его разрешения, он лично за этим наблюдал. Этой весной накануне сева они с Машатом тоже решили засеять лишнюю площадь, на этот раз уже сорок гектаров, заменить, если на плановых землях окажутся плохие всходы. Он тогда строго предупредил Машата: если всходы будут нормальными, лишние сорок гектаров обязательно должны быть заприходованы. Это точно, это он помнит, от этого Машат не откажется. А потом он замотался, не проверил, видел какие-то брошенные земли, решил, те самые сорок гектаров, не замерять же…

Машат, стало быть, "расширил масштабы операции", свой вариант дал, машатовский.

Машат — подлец, это ясно, но не менее ясно и то, что он, Назар Мамедов, председатель передового колхоза, не имел никакого права засевать лишнюю площадь про запас. На каждом гектаре обязан был обеспечить полную всхожесть.

Почему-то Назар подумал о Гурте. Он, конечно, все знает, иначе не действовал бы так уверенно. А с чего это Аманлы явился к нему именно сейчас, на ночь глядя? Что его заставило пойти на это признание? Неясно. Как много ему, оказывается, неясно и неизвестно… Спасибо тебе, Машат, удружил!..

Новость оглушила Назара, навалилась непомерной тяжестью, даже из-за стола не подняться. Мучительнее всего было сознание, что эта отвратительная, грязная история раскрылась сейчас, когда у него гостит Байрам. Брат так гордится им, верит ему, как самому себе. Поэму посвятил, надо же! Он после того совещания не знает, как брату в глаза смотреть, а теперь эта мерзость!

А может, не поднимать шума, подождать, пока уедет? А кто знает, когда он уедет? Сам же уговаривал хоть на этот раз погостить подольше. Будет ему теперь отдых!..

Назар встал, оделся и, не убирая со стола бумаг, направился к двери. "Как давно ты знаешь Машата?" — вспомнился вдруг ему вопрос Байрама. Разве он знал Машата? Его тост, и эта история с пнем, и нескрываемая радость, с которой он принял отказ Гурта… Этого человека он не знал.

Аманлы ворвался к Машату, мокрый, облепленный снегом, сапоги до самого верха в глине… Ворвался и замер, ненавидящим взглядом уставившись на хозяина. Машат сидел с женой и сыном, пил вечерний чай.

— Разговор у меня к тебе, — не здороваясь, сказал Аманлы. Ноздри у него раздувались, кадык так и ходил. Он весь был олицетворенная месть; долго выбирал человек подходящий момент, и вот она, наконец, желанная минута.

Машат мигом учуял недоброе, однако виду не показал, приподнялся с подушки, приветливо улыбнулся гостю. Надо было очень хорошо знать Машата, чтоб уловить в его широкой улыбке тревогу.

— Чего это ты? Или гонится кто? Снимай сапоги, садись, чай с нами пить будешь.

— В чае твоем не нуждаюсь, а место мне и это сгодится!

Машат всем телом повернулся к жене, взглянул выразительно. Кумыш взяла пустой чайник и встала. Ораз вопросительно посмотрел на отца.

— Ты останься, — сказал Аманлы.

Дверь закрылась.

— Ну, Аманлы, что тебя так встревожило?

— А то, что я сейчас от председателя! Все ему рассказал!

— Что — все?

— Все!

— Я спрашиваю, что именно?

— Ты только не кричи на меня, Машат… Я тебя больше не боюсь. Назар велел, чтоб я написал все как есть, чтоб подал ему бумагу. До рассвета просижу, а написано будет! И про тебя! Все по порядочку. Чтоб знал, твоей вины побольше моей будет!

— Какая еще вина? О чем ты?

А такая — семьдесят неоприходованных гектаров! Может, позабыл, а?

— Какие семьдесят гектаров? — Машат удивленно пожал плечами.

— Забыл? Так и есть, запамятовал! Ничего, я тебе напомню. Когда хлопчатник взошел, я что говорил? Говорил, давай возьмем на учет? Говорил? В мазанке чай пили, помнишь? Ты что мне тогда ответил? Не лезь не в свое дело, сам за все отвечу. Вот и отвечай теперь! Когда хлопчатник зацвел, я снова к тебе приставал, я ведь знаю, что значит лишнее сеять. Помнишь, в пятьдесят втором году председателя Берды забрали, еще в школе суд был, не за то осудили, что лишнее сеял, а за то, что государство обманул! Ты думал, спихнул меня, а сам будешь как сыр в масле? Не тут-то было! Меня посадят, и тебе в соседней камере сидеть!