Земля последней надежды. Свиток 2. Время рыжего петуха

– Ты же христианин, отче, – неосторожно укорил княжич. Не сдержался. И тут же прикусил язык. Отец не обиделся.

– Да какие мы христиане, – насмешливо ответил он. – Сколько в нас того христианства? Так… шелуха луковая…

– И… что?.. – недоверчиво спросил Всеслав.

– Верь, – хрипло возразил отец. – Ты избран богами. Ты отмечен самим Велесом!

Помолчали несколько мгновений.

– Крестить я тебя, вестимо, крестил – епископ настаивал, – закончил князь. – Но…

– Я должен восстановить старую веру? – требовательно спросил княжич, неотступно глядя в глаза Брячиславу.

Князь долго молчал.

– Отче?! – чуть испуганно и вместе с тем вопросительно.

– Я не знаю, – ответил, наконец, Брячислав. – Может быть. Решай сам. С волхвами поговори, с учителем своим, Славимиром. Сердце своё слушай – если ты и впрямь Велесом избран, поймёшь.

Князь снова замолк. И опять надолго.

– Может, уже и поздно. Надо было тогда ещё помочь Святополку… Как следует помочь, не так, как я помогал…

– Как?! – поразился Всеслав. – Так он же… братоубийца! Хуже Владимира!

– Грек болтал? Епископ? – криво усмехнулся князь. – Не верь. Это Ярослав их убил. Я – знаю!

– Откуда? – впору было челюсть подвязывать, чтоб не отвисала. Отец же только опять криво усмехнулся и повторил:

– Знаю. И ты – знай. И не жалей. Грехи отцов падут на детей… до седьмого колена…

– А ты…

– А я – со Святополком был, да! И к Любечу шёл, ему на помощь, да не поспел. До сих пор жалко… А после… сробел. Выжидал. Оборонялся. Ждал всё, когда Святополк на север пойдёт. Тогда, мол… Да и возревновал, пожалуй, к нему… А теперь, наверное, уже поздно. Тогда! Тогда ещё можно было всё поворотить иначе… Ныне… на одну нашу кривскую землю надежда… последняя надежда…

Отец смолк, горячечно дыша. Опять сплюнул – липкая, тягучая слюна с прожилками крови потекла по подбородку. Всеслав утёр слюну, отбросил безнадёжно испачканный вышитый плат.

Мысли мешались, скакали испуганными зайцами – слишком много нового, неведомого прежде для княжича, сегодня открыл ему отец. Всеслав словно стоял перед отверстой бездной, на дне которой был ответ – кто он и что должен в жизни совершить.

Дверь снова отворилась, просунулась голова в чёрном монашеском клобуке. Лицо его при виде Всеслава скривилось, монах открыл было рот, но наткнулся на вмиг оледенелый взгляд княжича и захлопнул дверь.

– Ждут, вороны, – процедил неприязненно Всеслав. – Не терпится…

Полоцкий князь Брячислав умер в ту же ночь. Умер тихо, почти не приходя в память.

В тайну своего рождения Всеслав поверил сразу. И во всё иное – тоже. Не стал бы князь Брячислав врать своему сыну и наследнику на смертном ложе. Не в его духе, да и незачем.

Епископ Мина настаивал похоронить князя Брячислава в построенном им же соборе Святой Софии. Семиглавая пятинефная белокаменная громада высилась на Замковой горе над городом, и правильно и достойно было бы похоронить князя, построившего собор, прямо под полом того же собора, хоть и недостроенного.

Правильно. Достойно. По-христиански.

Но Всеслав отказал.

Воля отца была для него, вестимо, святее воли епископа и христианского обычая – тем паче, чужого для него самого обычая. А Брячислав ясно завещал схоронить его по старинному кривскому обычаю, в кургане за городовой стеной, меж двумя городами, им построенными – Полоцком и Брячиславлем. Рядом с курганами славных предков – прадеда Рогволода, сыновей Рогволодовых, Витослава с Буривоем, бабки Рогнеды, отца Изяслава, матери, Гостивиты.

Единственное, на чём смог настоять епископ – отпеть князя в церкви (начатое Брячиславом строительство собора так и не было ещё завершено, и отпевали князя в деревянной церкви в Детинце).

Проститься со своим князем пришёл весь Полоцк – только совсем малые детишки да немощные старики остались дома. Площадь меж церковью и княжьим теремом запрудило народом. Стояла тишь, только беспокойные весенние птицы изредка подавали голос на кровлях терема и церкви.

На красном крыльце терема показались вои с белодубовой колодой на плечах, и над площадью встал плач, тут же заглушённый птичьим гамом – галки и грачи взвились в небо и реяли над толпой беспокойной чёрной стаей.

Дубовая колода плыла в толпе, раздвигая людей, словно корабль воду, видны были только непокрытые бритые чубатые головы несущих колоду воев, да чётко выделялось над краем колоды и белым саваном худое остроносое лицо покойного князя. Следом за колодой шла княжна Берислава, и Всеслав поддерживал её под руку – ноги сестру почти не держали, и если бы не братня помощь, неведомо, и устояла ли бы она.

Уже в церкви, когда колоду с телом князя, дождав до конца прощания и прикрыв такой же дубовой кровлей, понесли к выходу, чтобы на площади погрузить на сани и отвезти к заготовленной за городовой стеной могиле, князь остро ощутил на себе неприязненный взгляд епископа Мины – не любит его иерей, о чём-то догадывается. Ещё как бы смуты не случилось ныне, по батюшковой-то смерти.