Земля русская

Стоит. Прийти к единому мнению в споре еще не значит, что жизнь сразу пошла по выправленному руслу, потекла без сучка без задоринки. Десятилетний спор оставил следы не только в умах, что-то ведь делалось — и немало! — пущены заводы, разработаны проекты, приняты решения, все это непросто повернуть, пересмотреть, переналадить, движение какое-то время будет продолжаться по инерции, то есть по пути, признанному ошибочным. А самое главное, на мой взгляд, — в споре не присутствовала в качестве основного аргумента и, к сожалению, до сих пор упоминается вскользь — земля. Судьба земли. Во главе угла оказался почему-то быт, удобства жизни, а не земля — основа всего сущего.

Вспомним, как все было.

В наших краях укрупнение колхозов началось в самом начале 50-х годов. Я работал тогда в селе под Себежем, принимал участие в собраниях и помню, что шло оно по принципу территориальности и не всегда — по необходимости. Если брать деревню в целом, то экономическая необходимость укрупнения, безусловно, была, но условия, как известно, вызревают неравномерно, а сознание вообще отстает от производства, мы же действовали по неписаному закону кампании — кто скорей! — и провели укрупнение в одну весну. И тогда обнаружилось одно неприятное последствие: мужики, возвратившиеся с фронта в деревни, поставившие избы, начали правдами-неправдами уходить в лесхозы, заготконторы, промкомбинаты, на железную дорогу. Причина, которую они чаще всего выставляли, казалась, на наш взгляд, несерьезной: «Не будет порядку». А теперь вот, раздумывая, я прихожу к выводу, что именно тогда начал порой утрачиваться принцип артельности: охватывать взором все дело целиком, предвидеть общий результат и свою долю в нем. Житель Ивановки не видел, что и как делается на полях Сидоровщины, и, зная, что работники там не ахти какие старательные, не желал их «обрабатывать» и постепенно остывал к своей земле.

За первым туром укрупнения последовал второй, а там и третий, в течение десяти лет колхозы вобрали по 25—30 деревень с площадью угодий 5—6 тысяч гектаров и теперь уже не только видеть, но даже бывать жителю Ивановки на полях какого-нибудь Залесья не приходилось. Впоследствии введением бригадного хозрасчета мы пытались как бы приостановить это «охлаждение» к своей земле, но, честно говоря, нужная мера несколько запоздала — деревни успели сильно обезлюдеть.

К середине 60-х годов в областях Нечерноземного Северо-Запада укрупнение колхозов и совхозов закончилось и началось составление схем районной планировки. В схемах большинство деревень было отнесено к неперспективным. В Ржевском районе Калининской области, например, из 520 селений были признаны жизнеспособными 112. Исполнение схемы начали с ликвидации малых ферм, которые были почти в каждой деревне. Правда, скоро спохватились, потому что производство мяса упало, и затрубили отбой, но вернуть их на прежнее место уже не удалось, и малые деревни без ферм стали редеть буквально на глазах. В том же Ржевском районе и концу 70-х годов картина сложилась такая: с числом жителей от двух до десяти — 121 деревня, от одиннадцати до пятидесяти жителей — 237, от пятидесяти до пятисот — 123 деревни. Первая группа — это, можно сказать, исчезнувшие, они ни в какие производственные расчеты не берутся. Будущее за третьей группой, они — перспективные, развиваются, застраиваются. Сложнее со второй, самой многочисленной. Схема числит их «неперспективными», а производственная необходимость в них еще сильна и, похоже, не скоро исчезнет. Идет своеобразное противоборство схемы и экономики. В схеме записано: строить нельзя, экономика диктует: строй! Деревня Плешки, в двадцати километрах от Ржева, совсем уже было покорилась приговору — оставалось пять жихарей, — как вдруг в одно прекрасное утро приходит весть: быть Плешкам центром нового совхоза. Что случилось? А то, что и должно было случиться: народ уходил — земля запускалась, но экономика напомнила: почему толкуете о бескормице, когда под боком тысяча гектаров «не работают»? И организовали специализированное хозяйство для производства кормов. Плешки начинают застраивать заново. И таких примеров, когда экономика берет верх над схемой, множество.

Летом семьдесят восьмого года я объехал верховья Волги, Днепра, Западной Двины, Великой, Ловати, Шелони — весь край истоков — Валдайскую возвышенность, со специальной целью: собственными глазами поглядеть, что с землей.

Не скрою, меня радовало, что в споре о переустройстве российской нечерноземной деревни верх взяли разумные доводы. Вот как выразил их доктор архитектуры А. Иконников: «Укрупнение сел имеет свои пределы. Централизация расселения по городскому типу вела бы к разрастающимся до нереальных размеров расстояниям между жильем и местами работы. Открывая возможность совершенствовать системы обслуживания, она за определенным пределом вызвала бы снижение эффективности сельскохозяйственного производства.