Земля святого Николая

Стол накрыли не в большой столовой, а в соседней с гостиной угловой комнате – малой обеденной. Граф Будрейский сидел в торце против Фёдора Николаевича, как почётный гость. По обе руки от него – Евдокия и Ольга. Папенька казался исполином. Смотрел так, словно его изваяли из римского бетона – с тремя бороздками меж сдвинутых бровей, с неулыбчивым ртом. Пепелил изящного графа вежливыми вопросами:

– Скажите, Арсений Дмитриевич, как вы находите наше Первино?

– Ваше Первино, – поправила княгиня.

– Благоприятное место, – ответил Будрейский. – Тихое. С поэтичными пейзажами.

– Вы оценили его довольно дорого, – заметил Фёдор Николаевич. – И не пытались торговаться?

– Я не хочу копить деньги. Я хочу писать стихи.

– А о чём вы пишете? – поинтересовалась Ольга.

Граф глянул из-под медных ресниц на Евдокию, чуть улыбнулся:

– Настанет день – и русский свет

Предстанет лучшими из лучших.

Ученья ниспадет запрет –

Не упусти часов досужих.

Священной властью этикет

Прольется ключевой водою,

Россию защитит от бед

Крестьянка с княжеской красою.

Красой ума, красой души,

Письма несорным, чистым слогом…

– Прошу вас. Довольно, – попросила Мария Аркадьевна.

– Дамам трудно понимать суть вашей поэзии, – Владимир подмигнул сидящей рядом Ольге. – Вы, граф, кажется, проповедуете свободу, равенство и братство?

– Уважение.

– Извольте растолковать, уважение кого и к кому, – вилка и нож скрестились на тарелке главы семейства.

– В нашем отечестве имеющим власть часто не достаёт вежливости. Многие из нас вышли из крестьян, но уважать достоинство ближнего за века не научились. Я за то, чтобы начать учить благонравию с низов. И запретить законом грубость и подобную вседозволенность в обращении с человеком.

– Вы уравниваете нас с крестьянами?..

– А давайте пригласим учителей хороших манер для нашей Палаши, – прозвучал чёткий голос Евдокии. – И посмотрим, чем она станет отличаться от нас с Ольгой.

– А потом воспитаем для неё мужа – и увидим, какими станут их дети и потомки, – подхватил Арсений.

Бумажная салфетка выпала из рук Марии Аркадьевны на пол.

– Ты удивляешь, Евдокия. Какие странные мысли приходят тебе в голову!

– Уж не из тех ли вы, граф, кто ратует за отмену крепостного права? – Фёдор Николаевич шевельнул светлой бровью.

– В моей родной губернии крестьян освободили шесть лет тому назад.

– Вы смотрите на Запад. Там немецкие помещики избаловали своих крестьян. В наших же среднерусских губерниях мужик сам не хочет на волю. Ему за барином спокойнее.

– В том, что наши крестьяне не готовы к воле, я с вами совершенно согласен. И всё же в Первино я заменил вашу барщину оброком.

– Вы разоритесь. В последние годы земля не даёт доходу. Они не смогут вам платить.

– Это теперь не наше дело, Фёдор Николаевич, – вмешалась княгиня. – Молодые – учёные, не под стать нам с вами, с нашими старомодными взглядами. А где Евдокия? Когда она успела уйти?

– Полминуты тому назад, – Арсений улыбнулся.

***

Евдокия тенью скользнула к задней лестнице и спустилась на кухню. Из трубы самовара гудело и дымило сосновыми шишками.

– Камердинер, говоришь? – спрашивала Алёна. – А чего без ливреи ходишь?

– Так Арсению Дмитричу угодно – от ливреи блеску замного слишком, – отвечал непривычно зычный для знакомой кухни баритон. Лисьи глаза обернулись:

– Ого! Барышня… Что ж вам, за ужином скучно стало?

– Нет. Я просто так пришла сюда. С вами поговорить, – она села на долгую стёсанную скамейку рядом с ушатом колодезной воды. Чтобы и Степан Никитич скорее перестал кланяться – пугать своим ростом.

– Со мной? Да что ж я вам рассказать могу?

Евдокия посмотрела на его руки: ногти вычищены, локти прижаты, манжеты белые с перламутровыми пуговками. Барин, не иначе!

– С Арсением Дмитриевичем в Первино только вы приехали?

– Да у него в услужении я один и состою.

– А давно ли вы Арсению Дмитриевичу служите?

– Да-а-а. Да, барышня, я Арсению Дмитричу забольше, чем просто слуга. Детство-то у него было не ах – отца потерял рано, понятное дело… Меня тогда к нему и поприставили, чтоб я за ним поприсматривал, да… Я ему и заместо отца, и братцем старшим, и в делах экономических управляющим… Так он, как постарше стал, бывало начнёт мне говорить: не ходи за мной. А вот однажды, помню, лет восемь ему было, отошёл я только – как один из наших дворовых ребятишек, дурачок он был, подбежал к Арсению сзади да едва не по голове поленом… Благо, я подоспел, так он и мне едва руку не вывернул… Да что я вам рассказывать буду? Ежели захочет, так Арсений Дмитрич сам вам обо всём расскажет. Верно?

Стол задрожал под кипящим самоваром.

– Прикажете чайку, барышня? – Алёна кинулась к посудному шкафу. Выложила на блюдце два кубика сахару – хоть и знала, что там они и останутся. Евдокия Фёдоровна никогда не добавляла сахар.

Чашка наполнилась перед нею горячим китайским чаем.

***

Превернинские прощались с графом Будрейским в вестибюле перед парадной лестницей. Марию Аркадьевну покачнуло, когда вышла Евдокия – из людской половины да под руку со Степаном Никитичем. И почему-то взглянула на Арсения, как на доброго знакомого.

Двери закрылись. Экипаж выехал за ворота.